Хозяин белых оленей - Константин Валерьевич Куксин
— Вот так, кусаешь и ножом вверх — раз! — хозяин отрезал полоску мяса и стал не спеша жевать. — Но еще вкуснее, если мясо в кровь макать. Попробуй!
Я взял кусок мороженого мяса, макнул в кровь, впился в мясо зубами, попытался отрезать так, как показывал ненец… и чуть не отхватил себе ножом кончик носа!
Оля, красивая худенькая девушка, не удержалась и прыснула от смеха. Сережа, ее брат, тоже засмеялся.
— Ну что вы смеетесь? У меня просто нос очень большой, у меня так не получается! — с обидой в голосе ответил я.
Гаврила с Марией улыбались, глядя на мои попытки отрезать кусок мяса и не покалечиться при этом. У Горна дела обстояли не лучше.
— Нет, я так не могу! — оставил я безнадежные попытки. — Когда в Монголии работал, там кочевники тоже у рта мясо отрезают. Только не вверх, а вниз. Можно я так кушать буду?
— Можно, можно! — улыбнулся Гаврила. — Вот соль бери, горчицу — я из поселка привез… А в Монголии ты что делал?
Я рассказал ненцу о своей работе, о музее, показал фотографии из экспедиции в пустыню Гоби. Вся семья Гаврилы собралась вокруг меня, ненцы с удивлением разглядывали пейзажи пустыни, верблюдов, юрты.
— Гаврила, я хочу в музее про ненцев рассказать! Чум поставить, привезти какие-то вещи. Чтобы в Москве о вашей культуре узнали! — Я наконец-то решился поведать о цели нашего путешествия. — Мне все интересно: как вы кочуете, как чум ставите, какие обычаи соблюдаете…
Гаврила внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Ты не обычный русский. И твой друг — тоже! — ненец показал на Горна. — Я вначале думал: идут какие-то спортсмены, что-то свое ищут. Ну и пускай себе идут дальше. Русские редко у нас бывают. Иногда приедет снегоход, мужики зайдут в чум — мясо купить, рыбу. Женщины никогда не заходят, брезгуют нами — говорят, плохо в чуме пахнет. И кровь никто из русских не пьет. Хотя в крови оленя — наша жизнь. Если кровь не пить, придет к тебе Сингэ, дочь Хозяина Нижнего мира. Десны заболят, зубы выпадут, и умрешь… Когда ты кровь пить стал, я сразу понял: не простой русский пришел, обычай наш уважил, за людей считает, значит… Оставайтесь у меня. Я про тундру расскажу, про оленей. Про обычаи наши…
— Спасибо! — растроганный речью Гаврилы, произнес я. — Мы вам в тягость не будем, по хозяйству можем помочь!
— Ну, завтра посмотрим, что вы умеете! — улыбнулся ненец. — А сейчас спать пора. Мы вам отдельный полог повесим, там и располагайтесь!
Пологом Гаврила называл двускатную палатку из ткани, которая подвешивалась к жердям чума. Летом полог защищал от комаров и гнуса, зимой в нем было гораздо теплее спать. Оля с Марией закрепили веревками небольшой нарядный полог из ситца в цветной горошек, мы с Горном расстелили спальные мешки и залезли внутрь. Неожиданно я почувствовал, как что-то тяжелое легло мне на ноги: Мария заботливо укрыла нас поверх спальных мешков теплыми шубами.
— Спасибо большое! — пробормотал Горн, повернулся на бок и заснул.
Снаружи затих генератор, погас свет, и только огонь в печи и лампада на священной стороне чума освещали жилище.
Ко мне сон не шел. Я лежал, вспоминая события минувшего дня. Нам удалось остаться жить среди оленеводов, но что будет дальше? Как не потерять доверие Гаврилы, как вести себя в этом странном, затерянном в тундре мире? Блики огня скользили по крыше чума, сквозь полог было видно, что происходит внутри жилища. Гаврила с детьми легли спать, Мария сидела у печки, развязывая узелки на очень красивой, расшитой бисером сумке. Неожиданно хозяйка встала, подошла к нашему пологу, приподняла его и осторожно заглянула внутрь. Я быстро закрыл глаза, притворившись спящим. Мария запахнула полог, зажгла кусочек шкуры, который достала из сумки, и взяла мои сапоги. Подставляя струйку дыма под подошву, ненка произносила странные гортанные звуки, напоминающие хорканье какого-то животного: «Кхр-р! Кхыр-р! Кх-хы, кх-хы!»
Закончив с моими сапогами, Мария проделала то же самое с лыжными ботинками Горна. Поставив нашу обувь на место, хозяйка задула лампаду под иконами, и чум погрузился во тьму.
В лес по дрова
Проснулся я от холода. Повернув голову, чуть не вскрикнул от боли — шапка ночью сползла, и мои длинные волосы примерзли к стене чума, покрытой инеем. Пока я возился с волосами, в своем спальнике зашевелился Горн.
— Ну что, замерз? — поеживаясь, спросил он меня.
— Как тебе сказать, дружище? Скорее примерз! — Я поморщился, отрывая волосы от покрышки чума. — А ты как?
— Бр-р! Задубел я, вот как! — ответил Горн.
Мы вылезли из спальников и распахнули полог. В чуме было светло, солнечные лучи проникали через верхнее отверстие жилища. Мария с Олей шили шубу, Гаврила с Сергеем разбирали какую-то деталь снегохода, постелив на пол кусок брезента.
— Доброе утро! — сказал я, улыбнувшись.
— Доброе, доброе! — ответил Гаврила. — Как спалось? Не замерзли?
— Не замерзли, нормально спали! Так, под утро чуть-чуть подморозило… — соврал я.
Гаврила с жалостью посмотрел на наши опухшие лица:
— Просто ночь холодная была, вот я и спросил. Будете мерзнуть — скажите, найдем вам теплую одежду. А сейчас умывайтесь, и давайте чаёк пить!
Большой медный рукомойник висел у входа в чум, под ним стоял таз. Мы умылись, почистили зубы и сели за стол.
— Вот, строганину поешьте! — Гаврила срезал тоненькие полоски с мороженой рыбы. — Это муксун, мы сами не рыбачим, у хантов на оленину меняем…
Строганина оказалась удивительно вкусной, и мы с Горном не заметили, как съели половину огромной рыбины. Пока пили чай, я еще раз спросил у Гаврилы, чем мы можем помочь по хозяйству. Ненец с сомнением посмотрел на нас, вздохнул и сказал:
— Ну, поехали в лес, дров заготовим…
Мы с Горном утеплились как могли и вышли из чума. День был солнечный и морозный. Гаврила завел «буран», вручил мне бензопилу «хускварна», а Горну — топор и моток крепкой веревки. Мы с другом сели на нарту, двигатель взревел, и «буран», переваливаясь на сугробах, двинулся к ближайшему лесу. Мы долго кружили среди деревьев, пока Гаврила не заметил большую сухую лиственницу. Остановив машину, ненец спрыгнул в глубокий снег и подошел к дереву. Приложив руку к стволу, Гаврила наклонился и стал что-то шептать, поглаживая шершавую кору. Закончив, он повернулся к нам и крикнул, чтобы мы несли инструмент.
— Простите, Гаврила, — смущенно
