После завтрака - Дефне Суман
Я выпил чаю с сыновьями Нико. Мы поздравили друг друга с праздником, поулыбались и опустили головы. Газету я не читал. Много лет уже в газеты не заглядываю. Когда Нико был жив, мы слушали новости по радио. После его смерти радиоприемник убрали, и в пекарне стали слушать музыку. Негромко заводят греческие песни. Невестка Нико подпевает, стоя за прилавком. Внутри у меня все сжимается. Я слышу мамин голос. Мне представляется обезумевшее море, в нем – корабль. Тот самый, на котором отправили в плавание меня и госпожу Ширин. Я смотрю с палубы вниз. Там, в тумане, бьются волны, осыпая пристань градом белых брызг. Похоже на газировку. На пристани стоят наши матери, пришедшие проститься. Вокруг бушует черное-пречерное море. Вершины прибрежных гор скрыли облака. Легкая, словно фата невесты, дымка едва касается зеленых холмов. У меня сжимается сердце. Мамин голос уносит ветер, и мне остается только рука, за которую я держусь. Такая мягкая. Мне становится легче на душе.
Чтобы избавиться от этого видения, я одним глотком допиваю чай и встаю. Хлеб заворачивают в бумагу. Никакого полиэтилена! Даже одеколон для госпожи Ширин у нас только в стеклянных бутылках, а не в пластиковых.
После этого обычно начинается спор о том, платить мне за чай или нет. Вы нам как родной дядя, денег с вас не возьмем. Нет-нет, так не годится, возьмите. И далее в том же духе, переливаем из пустого в порожнее. Но в это утро мне надо было много чего купить, так что о деньгах за чай я спорить не стал. Купил для Селин пончиков. Господин Бурак тоже к нам приехал, надо и ему что-нибудь купить, порадовать. Праздник же.
Кроме того, завтра день рождения госпожи Ширин. Молодежь захотела устроить чаепитие. По-моему, вечерний чай – слишком скромно для такого значимого дня. В былые годы госпожа Ширин приглашала гостей. Сколько юбилеев она встретила, танцуя вальс в ярком свете хрустальных люстр! За столом собиралось самое избранное общество. Изящные дамы с изысканными манерами сидели в саду, в беседках, или же выходили под руку с элегантно одетыми господами на террасы, откуда открывался вид на частный пляж. Ваш покорный слуга расхаживал с подносом в руках, предлагал гостям канапе с колбасой и оливками и шампанское в высоких узких бокалах. Госпожа Ширин, одетая в платье из тончайшей кисеи, неизменно была самой благородной, самой утонченной дамой вечера. Когда у нее не оставалось сомнений, что все идет ровно так, как задумано, она улыбалась мне, а порой и подмигивала. Это для меня было лучше любой благодарности. Когда прием по случаю дня рождения моей госпожи подходил к концу, я засыпал спокойный и довольный, не обращая внимания на усталость и ноющие ноги.
Ну а на этот раз господин Фикрет и госпожа Нур настояли на чаепитии. Впрочем, таких балов, о которых я только что рассказал, уже много лет не бывало. И все же, по моему мнению, следовало устроить что-то более торжественное, чем вечерний чай. К тому же я слышал, что об угощении собираются позаботиться госпожа Нур и господин Фикрет. Мне сказали много не покупать. Но ведь праздник же! И не подобает устраивать в доме госпожи Ширин трапезу нищебродов.
В былые времена, как наступит праздник, так у ворот собирается толпа детишек. Я открывал, они заходили в сад. Остриженные под ноль дети садовников, ребята из муниципальных домов, девочки с белыми бантиками и воспитанные мальчики из соседних особняков – все приходили поздравить госпожу Ширин с праздником и поцеловать ей руку. Все были одеты очень опрятно – и похоже друг на друга, поскольку в богатых семьях было принято отдавать наряды детей, из которых те выросли, ребятишкам своих слуг. Госпожа Ширин сидела в беседке, окруженной кустами жасмина. Я подавал ей чай в фарфоровой чашке и выстраивал детей в очередь. Все они были очень взволнованы – это было видно по их личикам, – поскольку в этот сад им удавалось попасть всего несколько раз в году. Ожидая своей очереди поцеловать госпоже Ширин руку, они всё смотрели на особняк, возвышающийся, словно крепость, в центре сада, среди цветов и деревьев, чтобы получше запомнить, как он выглядит. У нынешних для этого есть телефоны. Если хотят что-нибудь запомнить – фотографируют. Интересно, возвращаются ли они потом хоть раз к этим снимкам?
Госпожа Ширин хранит фотографии в старинных, покрытых бархатом коробках из-под шоколада. Время от времени снимает с полки какую-нибудь из них, открывает, смотрит. Иногда и меня зовет посмотреть. Зимой, когда в доме остаемся жить только мы вдвоем, я закрываю двери всех комнат, лишь библиотека остается открытой. Я развожу огонь в камине, снимаю с полки коробку, подаю госпоже Ширин. До чего много у нее фотографий! Каждый раз удивляюсь. Иногда на каком-нибудь снимке я замечаю и себя – где-нибудь на заднем плане, в дверном проеме, – маячу, словно призрак, случайно попавший в кадр. Тогда мне хочется сказать госпоже Ширин, чтобы она скорее положила эту фотографию обратно в коробку. Разумеется, я этого не делаю. Да и она, впрочем, подолгу не задерживается на одном и том же снимке. Кусочек картона падает из ее рук в коробку, а иногда на колени. Госпожа Ширин забывает, на что она только что смотрела.
Уже много лет соседские ребятишки не приходят поздравить ее с праздником. Боязно им, понятное дело. Два старика в огромном доме. Как тут не бояться?
Размышляя об этом, я зашел в кулинарную лавку на углу. Один из продавцов вытирал пол, усыпанный влажными опилками. Мы поздравили друг друга с праздником. Цены у них высоковаты, но ребята они
