После завтрака - Дефне Суман
– Не получится. Этот раздел философии – факультатив. Ни с кем из тех, кто на него записался, я не знакома. Да и в любом случае я с трудом понимаю чужие конспекты. Нужно пойти.
И мы пошли, но Нур на ту лекцию не попала.
Уже расцвел багряник. Фиолетовые холмы, синее море, изгиб Босфора и зеленые сосны, спускающиеся к Южному кампусу, – все это вместе было необычайно красиво. Мимо нас, держась за руки или в обнимку, проходили парочки. А я все никак не мог решиться взять Нур за руку. Она задумчиво шагала рядом со мной с огромным рюкзаком на спине, а к рюкзаку еще были прицеплены палатка, спальный мешок и болтающиеся из стороны в сторону металлическая походная кружка и фляжка. На коротко стриженных волосах белела высохшая морская соль, оставшаяся после нашего последнего вечернего купания. На загорелом лице застыло равнодушно-усталое выражение. «Наверное, утомилась после долгой поездки», – утешал я сам себя. Невозможно было поверить, что все осталось так далеко: наша бухточка, наш безлюдный пляж, до которого можно было добраться только с моря, те вечера, когда мы пили вино, жарили на костре колбасу и разглядывали созвездия, а потом, влажные от пота, исступленно сливались в объятиях в нашей крохотной палатке.
Когда мы дошли до центральной лужайки, Нур повернулась ко мне, мило, по-детски улыбнулась и мягко сказала:
– Послушай, что я скажу, Бурак. Лекцию я прогулять не могу, а вот после нее у меня трехчасовое «окно». Я могла бы поехать домой, забросить рюкзак… Но давай лучше посидим на лужайке. Купим в кафе пирожков с картошкой и чая. Я даже по противному университетскому чаю соскучилась. Ну, что скажешь? А если захочешь, можем даже спуститься к крепости[8]. Купим в буфете сосисок, посидим в «Али-Бабе».
Она взяла мою руку в свою – горячую, твердую. Все мои тревоги вмиг рассеялись. Хотелось смеяться во весь голос. Если бы не этот огромный рюкзак, я обнял бы ее, притянул к себе. А так я просто глупо кивнул. Нур сняла рюкзак и достала из кармана на молнии карточку для оплаты таксофона.
– Сбегаю позвоню маме, скажу, что приехала, чтобы она не волновалась. Ты пока посиди тут, на степах. Я буквально на две минуты.
Давай остановим время на этом мгновении, Нур. Скажем «стоп», и фильм замрет на этом кадре. Дойдя до телефонной будки, обернись и помаши мне рукой. Пусть на твоих губах играет детская улыбка. Пусть ветер треплет твое коротенькое разноцветное летнее платье. Пусть проходящие мимо парни пялятся на твои ноги. Обернись и посмотри на меня. Улыбнись с зажатой в зубах телефонной карточкой и помаши мне рукой.
Пусть время окажется не властным над самым счастливым мгновением моей жизни.
Трубку сняла не мама. К телефону подошел Фикрет, старший брат Нур. Тем утром с Сюхейлой Булут случился инфаркт. Не дослушав, Нур выронила трубку и вышла из будки. Трубка так и осталась болтаться на шнуре. Нур сделала два шага. Какой-то парень протянул ей забытую в таксофоне карточку. Нур подняла голову и посмотрела на меня, сидящего на степах. Недавняя детская улыбка исчезла, на лице застыло выражение жестокой острой боли. Я был растерян. Это была растерянность зрителя, который рассчитывал посмотреть самую прекрасную пьесу, которую только может предложить ему мир. Лишь много позже я понял, что именно эта жестокая боль, а не время, уничтожила, вдребезги разбила прекраснейший момент моей жизни.
Нур никогда больше так не улыбалась. Ни мне, ни другим.
– Бурак, где ты застрял? Эй! Ты идешь? Или опять уснул?
Селин просунула голову в дверь. Увидев, что я в трусах и футболке стою у окна, мгновенно исчезла. Я поставил графин на столик у кровати. На душе скребли кошки. Натянув штаны и так и не сменив футболку с «Металликой», я пошел в туалет, находившийся между моей комнатой и комнатой Нур.
2
Я соврала Бураку.
О том, что отец куда-то уехал, я узнала не утром. Ночью он заходил в мою комнату попрощаться. Или, может быть, это было раннее утро, не знаю. Я спала. То есть на самом деле проснулась, но сделала вид, что сплю.
За плечами у отца был старомодный рюкзак для ноутбука. Это я увидела, чуть-чуть приоткрыв глаза, но он этого не заметил. Было темно. Отец наклонился, поцеловал меня в щеку. Паника! От меня пахло вином, табаком и травкой. Глаза я не открыла отчасти и по этой причине. Надо было как тетя Нур: выпить только конька, покурить чуток травки – и всё. У коньяка благородный аромат, он заглушает другие запахи. Где была моя соображалка?
Сквозь не задернутые до конца занавески проникал бледный свет. Луна, что ли, взошла? Когда мы в полночь сидели на причале, луны не было, это точно. Тетя Нур рассказывала, отчего светится морская вода. Такое, оказывается, бывает только в безлунные ночи. Бурак зашел по колено в море, чтобы спасти наше вино. Бурак, my hero[9]! Когда он опустил руку в воду, по его пальцам словно бы заструился звездный свет. Никогда прежде не видела ничего подобного. Чарующее зрелище. Мне тоже захотелось залезть в море, но я подумала, что это будет сочтено ребячеством, и удержала себя. Потом тетя Нур скрутила косячок. Мне тоже дала затянуться, засмеялась и сказала: «Папе не говори, а то он мне выволочку сделает». Не скажу.
Тетя Нур очень красиво смеется. Ее смех похож на ее любимый коньяк. Хриплый, терпкий, согревающий. Я затянулась один раз и передала косяк Бураку. Мы ненадолго встретились глазами. Всего на мгновение. Сердце подскочило прямо к горлу. Суперское ощущение. Биение собственного сердца заворожило меня не хуже морского свечения.
Когда папа поцеловал меня, я почувствовала прикосновение его усов к щеке. Щекотно. Захотелось захихикать, как в детстве, но тогда он точно учуял бы, чем пахнет у меня изо рта. Так что я только крепче сжала губы и продолжила притворяться спящей. Если папа почувствует запах травки, то рассердится на тетю Нур. Впрочем, откуда ему знать этот запах? Так или иначе, рисковать не следует. Не хочу испортить отношения с тетей. Иногда она звонит мне, мы встречаемся и идем в какое-нибудь совершенно неведомое мне место. Едим где-нибудь в окрестностях мечети Сулеймание плов с фасолью, а потом ходим по Зейреку, Фатиху и Бейазыту[10], по базару, где торгуют старыми книгами, и Капалычарши
