Экспресс-36 - Борис Сандлер
Закончив шамкать мне в ухо, старый Йосл вытащил из кармана своего измятого пиджака еще более измятый носовой платок и со свистом высморкался.
Между тем я переваривал только что услышанное и представлял себе, как нищий, то есть Илия-пророк, бежит сейчас, вероятно, к своей спутнице, то есть ослику, и запихивает в ее лакированную сумочку мою сандалию. Когда я сказал об этом шамесу, он ухмыльнулся: «Так ты большой умник, я погляжу…» — и солнечные лучики снова заплясали в его очках.
— Но ничего, — добавил он. — Человек учится уму-разуму семьдесят лет, а мудрость прячется где-то в уголке, поглядывает на него и посмеивается. Не беспокойся, у Илии-пророка ничего не пропадает. Заберу я у него твой башмак.
Я вздохнул с облегчением, и даже конфетки во рту показались слаще, чем обычно.
— Твой вздох напомнил мне историю про осла, которую вчера рассказал реб Илия-пророк.
Он засунул носовой платок обратно в карман и улыбнулся. Вкус истории уже явно щекотал кончик его языка.
— Ехал один еврей верхом на осле. Еврей толстый, тяжелый, а осел — маленький, худенький. «Ой, думает бедный осел, когда уже он с меня слезет?» И еврей тоже себе думает: «Господи, кончится уже когда-нибудь эта дорога? Я уже костей своих не чувствую из-за тряски». В конце концов приехали они с миром домой, и оба вздохнули с облегчением. И вот вопрос: кто из них больше радовался — осел или еврей? Что думаешь, умник-разумник?
И старик засмеялся, прикрывая беззубый рот рукой.
Так прошел мой первый урок в его «хедере» под развесистой акацией. Этот «хедер» я посещал целое лето. Почти каждое утро я забегал в синагогальный двор, где на лавочке, прислонившись плечом к толстому стволу дерева, сидел шамес — иногда уткнувшись в фолиант, который держал на коленях, иногда задремав после раннего обхода еврейских улочек. Сгорбившийся, уронивший голову на трость, зажатую между ног, он напоминал уже не стройную еврейскую букву ламед, а исхудавшую, усталую мем.
Завидев меня, Йосл оживлялся:
— Ну, ну, заходи, мальчик…
Он всегда называл меня «мальчиком», а не по имени — то ли не помнил его, то ли просто потому, что все мальчики носили у него одно и то же имя — «мальчик». Йосл пододвигал к себе фолиант, лежавший на скамейке, и кивком указывал мне на освободившееся место.
— У тебя хороший дед, — начинал он разговор, некоторое время разглядывал меня. — Ты немного похож на него. А что поделывает бабушка?
— Она печет книшес с тыквой…
— О, вкуснейшее блюдо… Давненько не пробовал… — старик проглатывал слюну. — При случае можешь принести мне несколько, — и тут же спрашивал: — На чем же мы остановились?
— На двух братьях, Каине и Авеле…
— Да, да… Поучительная история, но разве кто-нибудь хочет к ней прислушаться?
— Я хочу…
Шамес кидал на меня взгляд поверх очков:
— Разве что ты, мальчик… Так слушай хорошенько, с умом.
И, положив маленькие, костлявые руки на трость и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, словно вдруг пустившись вплавь на корабле времени, он рассказывал вековечную сказку, но на свой собственный лад:
— …А про́клятый Каин бродил по свету. Вслед за ним, как красная змея, что выползла из рассеченной головы Авеля, вилась по горам, по долам речка крови. Сотни лет Каин бродил, и сотни лет вилась за ним кровь брата. Со временем знак на лбу его стерся, как стираются лица царей на монетах. Но кровь убитого брата не хотела останавливаться, она кусала его за пятки и гнала убийцу дальше: «Иди и неси на себе груз своего греха!» И так год за годом таскался Каин по городам и местечкам, и все тяжелее и тяжелее становилась его ноша, потому что росли грехи этого мира…
В то далекое лето детства не было уже для меня лучшего места в нашей махале, чем акация в синагогальном дворе. Частенько я намеренно приходил туда пораньше, когда старый шамес еще занимался делами, чтобы наверху, на дереве, поджидать, пока он не выйдет из своей каморки, словно прильнувшей к задней стене синагоги. Там старый Йосл жил один-одинешенек, но порой какой-нибудь бездомный бедолага оставался у него на ночлег. И для Илии-пророка дверь у шамеса была открыта отнюдь не только на Пейсах. Когда они сидели в тени дерева и плели свои бесконечные разговоры, мне порой казалось, что я, подобно его ослику, тоже превращаюсь в некое существо, у которого есть два больших-пребольших уха, чтобы выслушать все сказки этого мира, и рот, всегда раскрытый от любопытства.
Сидя в своем насесте на ветвях акации, я узнал немало захватывающих историй — как о стародавних временах, так и о людях, живших в нашем городе… Я слушал их, а перед моими глазами кружились, словно на карусели, различные персонажи, лица которых из-за быстрого кружения размывались на фоне времени. Конечно, далеко не все детали из того, что два странных старых еврея рассказывали друг другу, были мне понятны, но я полагался на свои уши-локаторы, не пропускавшие ни слова, и на свой по-детски раскрытый рот, готовый заглотить все. Немало из тех историй вплелись впоследствии в мои новеллы — и те, что уже написаны, и те, что еще только дожидаются своего часа быть запечатленными на бумаге…
— Ну, ты опять на дереве? — окликнул меня шамес, когда Илия-пророк покинул синагогальный двор.
Йосл все еще сидел на лавочке и не поднимал головы, как будто мог видеть меня сквозь черную ермолку, покрывавшую его маленькую голову.
— Ты там, похоже, высматриваешь мессию, да? Будешь первым у нас в городе, кто его увидит…
Уже стоя внизу, я запустил руку за пазуху, вытащил оттуда сверток и протянул его старику.
— Что это? — спросил он с детским любопытством.
— Книшес с тыквой… Бабушка вам прислала.
— Вот так так… — буквально пропел он. — Чтоб ты был здоров! У тебя славная бабушка, а ты таки — весь в нее.
Он разложил сверток на лавочке, развернул его и двумя пальцами отщипнул от пирожка маленький кусочек. Кусочек отправился в рот, и жидкая бородка начала мелко трястись, при этом сжатые губы касались кончика носа, который пританцовывал вместе с бородкой. Я не удержался и рассмеялся. Но шамеса мой нахальный смех не трогал. Он завернул книшес назад в бумагу и, облизываясь, сказал: «Старе як мале». Сверток он засунул в карман пиджака и слегка прижал к животу.
— Вечером придет Илия-пророк, так у нас будет с чем чай пить…
Шамес тоже попотчевал меня лакомством — очередной сказкой. Я наслаждался ею не меньше, чем он
