Да. Нет. Конечно - Иван Бурдуков
Поэтому возникают трудности с доверием и взаимоотношениями; не зная кем хочешь быть, ты мучаешь свою девушку, дабы она стала кем-то. Надень ей пояс верности – само собой в том нет необходимости – и ничего не переменится в твоей голове. И что мне думается в такой ситуации: ты хочешь, чтобы она тебе изменила, чтобы бросила тебя, растоптала, не думая о тебе более, никогда не вспоминая тебя; ведь ты считаешь себя грузом в её жизни, утягивающим в маргинальную среду неопределённости. Тебе хочется видеть её счастливой, и непременно возможность для неё реализовать себя – с другим мужчиной. Ты мучаешь её иной раз с целью подготовить к ещё более страшным вещам в жизни. Ты великодушен, как сэнсэй, и погрешность твоего плана – в Мире – она хочет стать кем-то вместе с тобой. Но ты никогда не дашь ей этого сделать. Тебя снедает случайность вашей встречи, случайность того, что она влюбилась в тебя. Влюбилась в свой якорь. «Любовь – череда случайностей и привязанностей, поступков и слов. И это ты знаешь, а она и не подозревает. Да и почему-то же люди расходятся. Твердят и обещают: никогда не разойдёмся. Потом: слишком разные. Вчера люди родны друг другу, завтра – разные. Но что сегодня? Каков переломный момент?».
Без возможности превозмочь этот поток мыслей, тебе не хотелось более находиться с Мирой. Ты начал одеваться, пытаясь не дать своей голове зачинить новую фантазию. Всё потом. Теперь надо было попрощаться с Мирой, максимально сопутствующе её отъезду, с блеском в глазах, говорящем о желании принимать участие в её жизни. «Лишь бы она поверила этим глазам».
Обняв тебя, она уставилась на тебя. Ты заметил, что её глаза увлажнились.
– Надеюсь, ты не будешь делать глупостей? – спросил ты.
– Нет, конечно, – ответила Мира.
– Я очень хочу верить тебе, – улыбнулся ты.
Покинув её, ты был невозмутим. Мозг выдавал нежеланные фантазии, тебя мучило недоверие к ней, но ты почему-то верил, что изменить она не в силах, что в ней отсутствует такая черта, как измена. Ты не верил ей, но был уверен в ней.
4.
Мира улетела, и оказалось, что ты остался совершенно один. У тебя нет настоящих друзей, только соседи по воспоминаниям, которым в данный момент ты не интересен. Временами по-настоящему тяжело находить силы любить мир. Чувствуешь мир, обнимаешь его своими ступнями, но почему-то не любишь. А все любят, каждый любит. Каждый непременно происходит в этом мире, а ты жалок и ущербен, у тебя нет смысла жизни. Ты будто не происходишь.
Вспомнив о когда-то животрепещущей мечте стать художником, предложить этому миру свой запечатлённый взгляд на него, ты был встревожен: мечта ускользает, будущее оттого гибнет. «Если сейчас я на таком никчёмном месте, работаю на ненавистной работе, неизвестен, не нужен, не подобрался к мечте ни на миллиметр, то себя уже не обманешь пёстрым будущим. Ведь для себя прошлого, я сегодняшний – не оправдал стремлений. Я убил своё будущее для себя прошлого. Нужно прекратить убивать будущее у себя прошлого».
Нынешнее лето душит своим зноем. Существовать тебе приходится по ночам в прохладе сквозняка. И в данный момент – ночь. Ты стоял перед мольбертом, холст был пуст, краски и кисти ждали своего востребования; определиться ты не смог – что написать об этом мире, да ещё и преподнести ему? Идея провалилась, а внутри пульсировала неопределённость. Самое отчаянное положение: жарко желать чего-то и не мочь этого совершить из-за предательских ресурсов или возможностей. Писать чушь и ересь, к тому же, тоже не выход – нужно писать чувственное, изнутри вырывающееся, настоящее. Тебе не нужно просто писать, тебе нужно заниматься искусством.
Ты заболел неопределённостью, тебя мучила апатия, сменявшаяся ненавистью к пустоте, затем кое-каким принятием мира, и всё по новой. Ты обитаешь в квартире уже дней шесть? Около того. Почти не ешь, насилуешь режим дня, стоишь перед холстом временами, но безрезультатно, поэтому находишь одно удовольствие – чтение. Может книга сможет тебе хоть чем-то помочь? Прочитал «Имморалиста» Жида, «Степного волка» Гессе, «Возраст зрелости» Сартра – в героях каждого романа ты находил что-то от себя. Ни один из романов тебя, впрочем, не удовлетворил. Столько мыслей узнаёшь не вовремя, многое из этого уже было предоставлено опытом, что-то ты знаешь, но никогда не формулировал, и вот прочёл, стало так трагично, что не удалось этого узнать в детстве; однако в детстве ни Жида, ни Гессе, ни Сартра для тебя ещё не существовало, читать не было желания – было детство, было беззаботно и весело. Лучше бы детства не было, теперь тебе страшно задумываться о беззаботном и счастливом пребывании в этом мире. Подобные раздумывания, как надежда, только повёрнутая в обратный вектор, назад – абсурдная и трагичная штуковина.
Потом ты уже перестал читать и поймал совершенное чувство скуки, такой первородной, неутолимой, неукротимой скуки. Скука породила праздность. Тебе было тяжело вставать с кровати, а встав, найти силы что-то произвести – ты не умывался, не мылся, питался гречкой и растворимым кофе, которые ты заблаговременно накупил, не хотел и не мог выйти из дома, но от такого примитивного образа жизни вдруг начал чувствовать бессмысленное счастье. Действительно – счастье. Наверно такое счастье более всего известно русскому человеку – сидеть или лежать, устремив свой взгляд в никуда, испытывая тем больше удовольствия, чем меньше приходится утруждаться. Не зря, вспоминая народные сказки, обязательно вспомнишь о печи, на которой полёживал тот или иной персонаж, и по боку ему было всё на свете.
Соседка за стеной ежедневно кричит на своего мужика; мужика же никогда не слышно. Иногда кажется его вовсе не существует. В это время ты как раз ложишься в кровать, закрываешь глаза. Услышать бы о чём она так надрывается, понять её, посочувствовать – слышны всего лишь высокие ноты каких-то эмоций. Без слов, крик – шум
