Да. Нет. Конечно - Иван Бурдуков
Совсем на миг ты задумался о бессмысленности жизни. «Смысл вряд ли есть. Ты живёшь, потому что живёшь. Но, а если умереть и обрести покой? Что же в этом плохого? Единственная тревога – я сдохну, а эта дурочка будет меня оплакивать, думал ты о Мире. Вот же гадость – и умереть спокойно не дадут, без вины и с чистой совестью. Человек, жаждущий жить, но рискующий умереть, считается героем, а что с человеком, который хочет умереть, но продолжающий жить?»
Ты закурил вторую, бросив мысль: «В наше время уже совсем не курят прямо в комнате, оттого это словно прыгать на кровати в грязных ботинках. Если хочется – ни в том, ни в другом нет ни грамма паскудного».
5.
Во время небольшого перерыва, когда музыканты отдыхали, твои знакомые, Вадик Жданский и Юра Сквозников, откинулись в креслах и напыщенно смаковали поданным вином. Вид у них был аристократически-преотвратительный. Такие люди стоят в первом ряду, разгорячённо крича «Я знаю больше остальных!», кидая камнями в человека утверждающего: «Я знаю, что я ничего не знаю».
– Прекрасное Каберне у них подают, – жеманно говорил Сквозников.
– Приемлемо, – отвечал Жданский. – Я недавно пробовал аргентинский Аламос Мальбек – восхитительная вещь. Нотки чернослива, завораживающее послевкусие меня влюбили в это вино.
– Из Мальбека мне удалось попробовать только Трибу за ужином. Вкусное вино, правда, женское.
Жданский с довольным лицом смотрел на Сквозникова, затем на тебя, после минутной паузы сказал, всё с тем же лицом:
– Не могу не выразить удовольствия, когда дают оценку, говоря: то-то женское, а то-то мужское. В ту же минуту мне представляется такой брутальный мужик, сидящий на диване, хлебающий из огромной кружки что-то непременно по-мужски крепкое и горькое, что всегда для неподготовленного организма будет чистым ядом. Мужик этот полон «мужицких взглядов и интересов», он как крепкая дубовая бочка, и сверху обтянута непробиваемой шкурой Немейского льва. А женщина в понимании такого «мужика» – его прислужница, трепещущая пред ним, кроткая, едва имеющая право дышать.
– Согласен, Вадик, – сказал ты. – Одна из самых обременяющих свободу вещей – это стереотипы такого рода.
– Я не про то совсем, – отвечал Сквозников. – Но всё-таки, согласитесь со мной, пожалуйста, что у мужчины главное чувство – ярость. Его увлечения, заметьте, всегда направлены на то, чтобы вызвать ярость: спорт, экстрим, азартные игры, та же выпивка. Мужчина желает избавиться от постоянно накапливающейся дури, и получает от этого удовольствие.
– С этим я думаю будет разумно согласиться, – добавил Жданский, – не исключая, конечно, и прочие виды борьбы с дикостью, а также не забывая, что и женщины имеют ту же потребность. Поэтому эта ярость общее явление как для мужчин, так и для женщин. Или мужчины с Марса, а женщины с Венеры?
Перерыв кончился и на сцену начали стекаться музыканты. Саксофонист произнёс:
– Сейчас мы исполним композицию Чарли Паркера «Autumn in New-York» и добавим щепотку настоящего джем-сейшена для этого прекрасного вечера.
Сегодня был вечер джем-сейшена – музыканты играли джазовые композиции до определённого момента, а затем начинали импровизировать.
Музыканты принялись играть и после проигрыша заученной композиции настало время импровизировать. Они в действительности были наполнены азартом, близким к спортивному – когда ты знаешь все приёмы и оттачивал их годами, теперь ты мог ставить рекорды, стать художником, а не простым воспроизводителем того, что привнесли этому миру художники. Слова Сквозникова вполне применимы к этому процессу: такова была их ярость, их захватывающий дыхание, внутренний крик, дарующий им человеческое удовольствие. Если дикость и выступала архаичным предком ярости, то в этом случае была ещё и эстетика, и данный дуализм создавал видимую вдохновляющую страсть. Ярость была направлена не на одинокое самоизбавление, но на потрясающее действо – искусство. Довольные лица музыкантов без смущения и поддельности создавали сам виденный факт творческого процесса. Они пьянели от музыки, которую сами же создавали – и это опьянение вдохновляло их сильнее и сильнее. Ты разбивал ладоши до онемения. Сквозников и Жданский не понимали твоего восторга, предвзято смеясь над твоим энтузиазмом. Ты был готов выбежать на сцену и хлопать перед лицами музыкантов, быть соавтором неповторимого действа, хлопать по спинам этих гениев момента, вызывать в них всё большую ярость, что значит – ещё большее искусство.
Музыканты окончили играть; ты восторженно хлопал. Тебя ничто не привлекало последнее время, ты даже не понимал смысл искусства – для чего оно есть? – но тебя поразила картина увиденного творческого процесса. Тот напалм внутри тебя и дал ответ на этот вопрос. Так резко ты почувствовал силу момента, также так полярно к своему состоянию немного ранее.
Жданский начал рассказывать о своём преподавателе Римского права, известного своими анархично-революционными взглядами по юности, во взрослом возрасте, понявшего консерваторов и сочувствовавшего им. В принципе большинство проходит от максимализма к минимализму.
– Читая лекцию, – говорил Жданский, – он сравнивал преступника с умственно больными. Говорил, что в каждом государстве, в любые времена к преступнику относились именно как к больному. И лично меня это удивило. Я пересмотрел саму историю и осознал, что инквизиция – это не временное явление, а явная постоянная непрекращающаяся практика. Задумайтесь вот над чем: как можно возводить закон, абстрактный, никогда не идеальный, закон в нравственный идеал, говорить, что нарушающий его не в ладах с головой? Здесь я лично не наблюдаю правды. Хоть убил – ты убийца, но не больной. На самом-то деле, психология ближе к математике, чем к философии. Меняя в теории психологию, дожидаться того на практике – она не изменится, она не уравнение. Есть один способ, не исключаю, и не чуждый не в какую из эпох – это деспотия. Но речь немного не о том.
– Такое же и к реформаторам отношение, – отвечал ему Сквозников. – С одной стороны верно, когда-то и письменность была нелепицей. А ещё тому пример Галилей. Поэтому не стоит иной раз воспринимать новые идеи как результат шизофрении. Аккуратное помешательство находится в тесноте с фантазией. Фантазия рождает идеи, которые не подчиняются общепринятым законам, а подчиняются уже своим.
– Тут вот ты упомянул Галилея. И я вспомнил занятную вещь. Ты слышал о гуле нынешних сторонников плоской Земли? Меня удивило сперва, что взрослые люди, да не какие-то завязшие в религии, всем своим умом действительно приходят к плоской Земле, находят факты, спорные конечно, но доказывают это. После удивления, меня посетило сомнение: действительно ли земля в форме эллипса? Теория заговора вкусно пахнет, как бензин на заправке; с другой стороны, не стоит долгое
