Дело всей моей смерти - Елена Калугина
Ослепительный клинок впивается в сознание: понял, что происходит. На экран смотрят все – все лица, которые меня окружают. И даже те, которые скрыты, которых не видно. И все они чувствуют то, что я чувствовал в своей жизни. Когда мне было плохо, все они сопереживают. Когда испытывал радость, все ликуют вместе со мной. Когда вижу моменты, за которые стыдно, испытываю стыд такой силы – хочется провалиться, исчезнуть, остановить всё… В этот момент лица уже не смотрят на экран – они смотрят на меня, и в глазах такой немой укор, который нельзя вынести. Пытаюсь закрыть глаза, отвернуться, и все лица терпеливо ждут, когда я переживу свой стыд и стану смотреть дальше. Спрятаться некуда, промотать плёнку или пропустить кадр невозможно.
В невыносимо бесконечный миг стыда вижу: лица разделились. Часть их переживает стыд вместе со мной. Другая часть укоряет и осуждает. Осенило вдруг: те, кому стыдно со мной и за меня – это и есть мои родные. Стыдится свой, укоряет чужой. Прямо передо мной стоят самые близкие, любимые, за ними многие, кого никогда не знал, но понимаю, что все они – мой род. И стало очень, очень больно. Дошло – виноват я, подвёл мой род, заставил стыдиться моих низких помыслов, грязных чувств, мерзких поступков. Я ощутил меру вины перед ними.
И тогда понял я, куда попал. Это мой высший суд. И я держу ответ за каждый миг моей жизни перед всеми людьми, жившими когда-то на Земле.
Нет здесь перекуров, нет перерывов на сон и отдых, суд длится и длится, превратившись в один бесконечный день стыда. Чем взрослее я становился, тем больше совершал такого, за что теперь невыносимо горько и стыдно. Неужели я сделал в жизни так мало хорошего?..
***
Осень, вечер, мы с ребятами с завода попили пивка и собрались по домам, не торопясь идём к автобусной остановке. Издалека увидели – там что-то неладно, мужики с пацанами молодыми сцепились. Один парень упал нехорошо, неправильно. Бегом туда несёмся. Мужики успели в автобус заскочить, уехали. Парень лежит на асфальте, лицо бледное, за бок держится. И кровь из-под пальцев бежит – похоже, ножом пырнули. В скорую надо звонить, да, как назло, ни одного телефона-автомата целого, трубки оборваны. Сообразил: рану прижал, парня на руки подхватил и через дорогу махнул. Давай машину ловить. Никто не останавливается – боятся. А я боюсь, парень кровью истечёт, переживаю, как за родного. Остановился мужичок на "Москвиче" старом, упросили довезти до больницы скорой помощи – тут недалеко. В приёмном покое все сразу забегали, на каталку его. Нам "спасибо" сказали, мол, вовремя привезли, помереть мог парень, если бы мы с корешами не подсуетились. Я потом заходил, узнавал: всё путём, парень выжил, на поправку пошёл.
Оглядываюсь на лица вокруг и вижу: все мои гордятся. И чужие в стороне не остались – радуются за меня, что добрый поступок совершил. И такая эта радость огромная, теплом и светом всё залила вокруг. И я тому причиной. Такой восторг меня охватил – никогда ничего похожего не испытывал. Тысячекратная радость. Показали мне: парень выживший женился, дочка у него родилась. Получается, я не одну жизнь спас, а сразу много жизней – ведь у дочки свои дети родятся, потом и внуки… Большое дело сделал, целую ветку древа живого уберёг… Откуда такие понятия в мыслях взялись? Не думал так раньше, пока жив был. Вижу, как род спасённого парня благодарит меня, благодарит моих предков за сына. Упиваюсь всеобщей радостью, купаюсь в ней.
***
Вижу среди миллионов лиц одно серое пятнышко, будто не проявился снимок, оставшись неясным, мутным. Спрашиваю и получаю ответ: это мой сын, мой и Лады. Так и не родившийся сын. Она тогда сделала аборт. Не настаивал, сама решила. Когда сказала про беременность, ляпнул: мол, смысл безотцовщину плодить. Я же женатый был на Томке, дочка Валюшка и сынок Митюха подрастали. И менять в своей жизни ничего не собирался. С Ладкой у нас любовь была, долго на две семьи жил, почти десять лет. Не считая всяких других мимолётных увлечений. Я же нормальный мужик, охоч был до бабёнок. И усилий никаких особых не надо: дичь податливая, по доброй воле в силки залетала. Ладка не такая, долго её добивался, не шла в руки птичка. Заарканил и держал, боялся выпустить. Известно, что достаётся трудно – ценится дорого. Только сломала птичка клетку, упорхнула. Сам, дурак, виноват. Всё из-за сынка не рождённого. Веры мне не стало, когда отказался от него. Знаю, здесь, на суде, вины мужской нету за убийство дитя во чреве. Если баба сама ребёночка внутри не травила, и она невиновна. Виноват тот, кто инструмент держал, чьи руки живое убивали.
Почему так невыносимо глядеть на это мутное пятнышко? Спасибо, просветили. Оказывается, когда Ладку кромсали, вырезая сына моего, она меня прокляла, и тем проклятием переложила вину на меня. Сроду не знал… Слыхал про материнское проклятие – самое сильное оно, сильнее не бывает, но тогда ведь не думал… Только теперь вижу: родичам за меня стыдно. Понимаю, какой великий проступок совершил. Как надо было поступить, чтобы не пришлось сейчас мучиться? Всё бы отдал, лишь бы не лезло в глаза пятнышко мутное, от которого всю душу в раскалённую спираль скручивает. Как сказать Ладе, что раскаиваюсь я? Как прощения попросить? Снова подсказали: мол, попробуй ей присниться. Присниться и одно лишь слово сказать: "прости". Трудно, но не обещал никто лёгкой жизни… после смерти. Изо всех сил бьюсь. Так птица грудью в стекло долбится, в кровь разбиваясь. Больно, страшно, но желание такое сильное – на всё другое плевать. Только ничего она не видит, не снятся ей сны. Устаёт сильно, спит, как убитая. Она даже не знает, что я умер.
Ужас, сколько плохого, тёмного, мерзкого за жизнь наделал – такое чувство, будто в грязи кувыркаюсь, и все эти лица, которые вокруг, с собой в грязь тяну. Хочется притормозить на хорошем, задержаться подольше, дух перевести…
***На экране я пью кофе. Без кофе дня прожить не мог. Вроде ритуала. Закрутишься белкой в колесе, одна возможность выскочить – кофейку хлебнуть. Не гурман
