Дело всей моей смерти - Елена Калугина
Шашлык. Очень любил я это дело! Не то чтобы вкусного мяса от пуза нажраться, хотя и это тоже, но больше всего готовить обожал. Говорил мне один старый армянин: возьми с горного пастбища молодого барашка, зарежь, разделай, дай мясо в руки женщине – и она его испортит. Всегда мясо на углях сам делал, никому не доверял. Вот и дошёл фильм до памятного шашлыка. Приехали на дачу к приятелю втроём – хозяин и я с Ладкой, полюбовницей. У нас тогда только начиналось, романтика и всё такое. Гарцевал перед ней, гоголем ходил. Блеснуть решил. Время голодное было, мясо удалось достать совсем для шашлыка не подходящее – кусок старой говядины, одни жилы да болонь, собак кормить в самый раз. Нет уж, из свежего филе каждый дурак шашлык приготовит, а я из этих обрезков вкуснятину сделаю! Вдохновение накатило, какое, наверное, у художников бывает. Или композиторов. Первым делом нарезал мясо на кусочки. Зелени взял много – петрушка, укроп, кинза, лучок зелёный. Накрошил, соль с перцем туда же, и начал мясо с зеленью руками мять, как старый армянин учил. Долго мял, старался, аж пальцы стало сводить под конец. Дал ещё постоять, нанизал на шампуры, вперемешку с кольцами лука и дольками помидор. Дрова в мангале прогорели, жар от углей пошёл. Жарил старательно, ни разу не отвернулся. Вовремя картонкой помашу – угли раздую, вовремя водичкой сбрызну – пламя загашу. Аромат пошёл – с ума сойти. Получилось мясо с корочкой, внутри нежное, соком истекает. Ладка в восторге, никак не ожидала такую вкуснотищу из обрезков отведать. Сказала, лучше шашлыка в жизни не пробовала. Я прям расцвёл весь – не зря старался… Смотрю вокруг – мои мной гордятся, а остальные – радуются. Угодил, значит. Слава богу.
Чему ещё в жизни радовался, что любил? Схемы рисовать. Когда сколотил бригаду и стали калымы брать на электромонтаж, первым делом надо объект посмотреть, с коммуникациями разобраться, что где. Заказчика послушать, его пожелания. Потом сажусь, листок бумаги с карандашом – и начинаю рисовать разводку. Тут всё надо учесть: мощности правильно распределить, где коробки, где автоматы поставить, какие линии выделить. Есть и хитрости, и нюансы. Тут я – ас, тут мне равных нет. Рисую легко, играючи, рука сама линию ведёт, а в голове уже вижу, как оно всё в натуре будет, как всё заработает, как дом наполнится светом и теплом. Сразу понимаю, где материалы возьму подешевле. В смету заложу по средней цене, разница бригаде в навар пойдёт. Рисую, на сердце хорошо – горы бы свернул. Теперь не один я с таким настроением приподнятым – все мои за меня радуются, что нашёл дело по душе и делал его с радостью. Много это для мужика значит, я и при жизни знал. Только не знал, что на высшем суде за правильный выбор своего дела многое зачтётся и многое простится. Многое, да не всё.
***
Есть такие провинности, за которые прощения нет. Пока жив был, враньё большим грехом не считал. И по бабам ходить от законной жены. Эти два греха в связке ходят: изменил – соврал. Все же знают: мужик – самец, у него в инстинктах прописано семя по белу свету сеять, чем больше – тем лучше. Природа такая, ничего не попишешь. Только теперь мне дали понять: природа у животных, а человек на то и человек, чтобы границы знать и ставить их перед собою. Тело, может быть, и требует каждую смазливую тёлку в койку завалить. Но душа предательства не терпит. Измена жене, матери детей твоих – это предательство семьи. Показали мне тут: чужой бабе присунул – силу ей отдал. Она счавкала, не поперхнулась, дальше пошла. Только ту силу ты у своих детей забрал. Много гуляешь налево – дети болеют, слабеют. Может статься, внуков тебе уже не народят – силёнок не хватит новую жизнь в мир выпустить. Были бы волосы – дыбом бы встали, когда припомнил, сколько у родных кровинок отнял и на сторону перетаскал. Ох, детушки мои, натворил я делов…
С враньём вообще швах – врал, как дышал. Иногда во вкус войду – присочиняю, когда и надобности особой нет. Теперь каждое слово лживое падает внутрь, навроде капли расплавленного металла, и жжёт нестерпимо. Корчусь, извиваюсь ужом на сковородке, не знаю, куда глаза прятать. Сплошная грязь и унижение. Все мои унижены. Все чужие презирают. Всем плохо, всем миллионам лиц плохо от моего вранья. Глянул на родичей Томки, жены моей. Им горше всех. Они всё видели, ещё когда живой был. Они кумушек посылали, которые глаза пытались супруге раскрыть. Вот почему народная мудрость гласит: сколько верёвочке не виться, всё одно конец будет. И про тайное, которое становится явным. В этом мире, по ту сторону смерти, видно всё. И в живой мир это знание просачивается. Любое враньё всегда всплывает, теперь точно знаю, и от расплаты не убежишь. Раньше думал, мол, вру для покоя в семье, чтобы тишь да гладь. Типа ложь во спасение. Только это всё ерунда, ничто не оправдает ни единого слова лжи. Враньё порождает грязь и презрение, больше ничего. И стыд родичей за тебя, что ты такой дурень, олух царя небесного. И сволочь.
Говорить легко – пережить трудно, когда малейший твой проступок, даже мысль плохая, такими муками оборачивается – не приведи господи… Только всему бывает конец. Прокрутились последние кадры, где я на больничной койке от боли загибаюсь, и кончилось кино про мою жизнь.
Шёл фильм ровно сорок дней. А показалось, будто тянулся он сорок веков.
***Что теперь? Суд окончен, дальше –
