Вакуум - Тася Кокемами

Вдруг, два листка, которые она держит в руках, с мягким шелестом вылетают с портрета и опускаются к моим ногам. Показалось? Я потёрла глаза и ущипнула себя за плечо. Нет, так и есть – листки лежат на полу, а в руках Зины их больше нет. Сама она смотрит теперь не печально, а с какой-то дикой усмешкой.

По моей спине пробегают мурашки, а в животе завязываются огромные узлы. Кажется, я не готова к встрече с таинственным. Потому что одно дело им интересоваться, а другое – столкнуться напрямую!

Я почти падаю в обморок от ужаса. Зина наклоняется с портрета к листкам, подбирает их и настойчиво протягивает мне. Дрожащими руками беру их и пытаюсь понять, что там написано. Отмечаю, что почерк крупный и ровный – я бы сказала, каллиграфический. Вот бы мне такой! Кажется, это рассказ.

Небесное вязание

Найда не знает, сколько ей лет. Не может вспомнить. Иногда ей кажется, что она стара как мир, иногда – что она начала жить совсем недавно.

Она сидит в кафе за своим любимым столиком – у окна. Её взгляд ловит движение у входной двери. Сердце Найды замирает. А вдруг?

У него прямая спина, размеренные движения и какой-то очень самоуверенный затылок.

Он берёт стакан со своим напитком, поворачивается и идёт к свободному столику. Тёмные глаза, нос с горбинкой, резкая линия губ.

Их взгляды встречаются. “Дзинь-бом!” – звенит в воздухе.

Это очень важный момент. Раз секунда, два секунда, три… шестьдесят… Для Найды это знак. Она встаёт и идёт к нему.

Теперь они пара. На неделю. Найда никогда не была ни с кем больше недели. Таковы правила.

– Авдей!.. – мечтательно произносит она его имя и повторяет ещё раз: – Авдей… значит – Раб Божий…

– Расскажи мне о своих снах! – просит она его.

И он рассказывает.

Она слушает и вяжет шарф – шарф из его снов.

Когда знаешь, что у тебя всего семь дней, нет никаких претензий и ожиданий, не нужно ни к чему цепляться. За неделю не может развиться настоящая привязанность. Но вместе с этим возникает необыкновенная глубина. Необыкновенная! Всего неделя или целая неделя?.. Секунда или вечность?

Она вяжет шарф, не глядя на спицы. Она смотрит на него. Сегодня седьмой день. Ей обязательно надо на него смотреть, чтобы не забыть, кто он.

Может ли это счастье длиться? Может ли он стать исключением из правил?

Авдей берет её лицо в свои руки и целует в губы. Её зрачки расширяются. “А вдруг?..” – думает она.

– Мы с тобой навсегда? – Авдей излучает сияние.

Она улыбается.

Потом одна петля случайно соскальзывает со спицы и Найда переводит взгляд на шарф.

– Каким удивительным вышел в этот раз узор! – говорит она. – Каким восхитительно-небесным!..

Она не может оторваться от узора и взволнованно перебирает шарф пальцами. Раз секунда, два секунда, три… шестьдесят…

– Навсегда? – переспрашивает Авдей, но она его не слышит.

Он касается её плеча.

Найда поднимает голову и Авдей замирает так, как замирали все, кто был до него. Найда его уже не помнит.

Авдей не успевает вскрикнуть. Его кости хрустят у неё на зубах. Раз секунда, два секунда… Секунда или вечность?

Найда делает последний взмах спицами и идёт, открывает кладовку. Там лежат похожие шарфы – каждый хорош по-своему и абсолютно неповторим! Она гладит свой живот. Живот ещё маленький, но Найда знает, что скоро он начнёт расти, скоро она услышит биение маленького сердца. Она также знает, что потом они расстанутся – до новой встречи.

А шарфы… Шарфы она отдаст детям-сиротам.

Потому что в этом мире ещё слишком много, слишком много детей-сирот.

Глава четвёртая

Дочитав, я украдкой кошусь на портрет Зины Носик. Она стоит, как ни в чём ни бывало. Не зная, что делать с листками бумаги, и понимая невероятность происходящего, протягиваю их Зине назад.

– Это тебе, – отказывается она.

Всё ещё дрожащими руками я сворачиваю листки и кладу их в карман.

– Хм… Хмм… – откашливаюсь я. – А вы не знаете, как отсюда выбраться?

Зина смотрит на меня с сочувствием, но ничего не говорит.

– Что вы от меня хотите? – пытаюсь я унять дрожь в голосе.

Зина продолжает молчать. Кажется, это всё неверные вопросы.

– Скажите, а как вы погибли? – начинаю я потихоньку смелеть.

В конце концов, кто хотел быть медиумом? Возможно, если мне удастся её разговорить…

– Я… – начинает она, но осекается и замирает, превратившись в обычную фотографию.

– Зина! Зина! – зову я.

На секунду она преодолевает какой-то барьер и оживает, но тут же опять попадает в плен фотохолста.

Понимаю, что от неё уже ничего не добиться. Во всяком случае, сейчас. Поэтому отодвигаю портрет от стены. К моему огромному разочарованию, никакой потайной двери за ним нет. Я бросаюсь ко всем картинам – большим и маленьким – в комнате их несколько, но за каждой нахожу обычную гладкую поверхность. В поисках скрытой полости я терпеливо простукиваю каждый сантиметр. Тщетно. Потайная дверь отсутствует.

Что же это такое?..

– Есть кто-нибудь? – кричу я. – Сейчас же дайте мне выйти!

И начинаю колотить в стены. Теперь уже от страха и ярости.

– Ах, так! – говорю я и берусь за вазу эпохи Мейдзи, стоящую на постаменте, с тем чтобы её разбить.

Но не тут-то было! Ваза только выглядит лёгкой, а на самом деле её абсолютно невозможно поднять. Так же, как и все остальные предметы, включая томик Пушкина. Я хочу сорвать со стены картину, которую только что спокойно отодвигала, но и она будто приросла или вдруг стала весить целую тонну.

Моё сердце начинает бешено колотиться. Вспоминаю, что паника плохой помощник, поэтому начинаю дышать, как меня когда-то научили: медленный вдох –выдох, лёгкая задержка дыхания, медленный вдох – выдох…

Успокоившись, пытаюсь ещё раз оценить обстановку. Чутьё подсказывает, что выход скрывается где-то там, в белом облаке. Сделав три дополнительных вдоха–выдоха, решительно перешагиваю через край золочёной рамы и иду вперёд.

Здесь сложно понять время, но, кажется, я бреду не меньше часа. А выхода всё не видно. Я так устала, что ложусь и сворачиваюсь калачиком. Кстати, здесь совершенно не холодно. И не жарко. Совсем как в утробе матери.

Я слышу какое-то бульканье и медленно погружаюсь в темноту. Неужели?.. Да-да, кажется, я нахожусь именно в ней – в утробе! Сейчас я вдруг очень хорошо помню, как точно также лежала в ней когда-то. Было темно и спокойно. Вокруг приятно журчало. Как через вату до моего слуха доносились другие смутные звуки. Голоса?

Довольно скоро стало понятно, что в этой утробе кто-то квартировал до меня. Позже выяснилось – его звали Михаил, Мишка. Познакомиться лично нам не удалось. Он, видимо, как-то сразу для себя решил, что ему в этой семье, а, возможно, и вообще в этом мире, рождаться не