Вакуум - Тася Кокемами
– Ладно, придётся иметь дело с тем, что есть, – вздыхаю я и иду осматривать дом.
Глава пятая
Дом вполне симпатичный. Здесь даже есть телевизор. Интересно, он работает? Пытаюсь найти пульт. Нахожу, нажимаю на кнопку. На экране появляется то же звёздное небо, что и за дверью. Его показывают по всем каналам. А я что думала? Мне детективный сериал покажут или мультики?
Возле окна стоит письменный стол. Где-то я его уже видела… Конечно! Это музейный, тот, который “предположительно из домика Чехова в Таганроге”. На нём стоит печатная машинка, рядом с ней – стопка бумаги и хорошо заточенные карандаши. Вспоминаю, что хотела записать рассказ про Венеру и Гулю. Делать мне больше нечего, поэтому сажусь за стол, какое-то время разбираюсь, как заправлять бумагу в машинку, а потом проваливаюсь в стучащий поток слов.
Я ставлю последнюю точку и слышу за спиной противный скрежет. Оборачиваюсь и подпрыгиваю на стуле – чёрная, как смоль, кошка точит когти о дверной косяк.
– Мушка? – с надеждой шепчу я.
Когда-то, очень давно, я завела кошку. Вообще-то, не очень их люблю, но женщина возле метро практически всунула её мне в руки: “Барышня, возьмите котёнка, у неё имя красивое – Микаэла!” Я рассмеялась, потому что это было моё имя. Мама хотела записать меня Лидией, но отец с дедушкой и слышать про это ничего не хотели. Поэтому быстро был найден женский эквивалент имени Михаил. В итоге меня иногда звали Микой, но чаще – Мишкой. Надо отметить, что в детстве, с короткими волосами и в штанах, я была очень похожа на парня.
“Сколько вашему мальчику?” – интересовались прохожие.
“Я не мальчик, а девочка!” – замахивалась я на них кулачком и прохожие умилённо улыбались.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я хотела подать документы на смену имени и стать Лидией… Не только, чтобы насолить деду… Мне нравилось думать о себе, как о Лидии… Но потом решила оставить всё, как есть.
Кошка Микаэла была чёрная, без единого пятнышка, и вольная до такой степени, что почти не давалась в руки. Я переименовала её в Мушку. Так мы и жили какое-то время – Мишка и Мушка. Несмотря на свой дикий нрав, кошка была хорошей компанией. Она помогала мне держаться на краю вакуума, не давая раствориться в его безнадёжном мраке. Но однажды Мушка выскользнула за дверь, которую я случайно оставила открытой и с тех пор мы не виделись.
– Мушка! Куда ж ты тогда убежала? – спрашиваю я и тяну к ней ладонь.
– Не твоё дело! – бьёт Мушка когтистой лапой по воздуху, давая понять, что не хочет моих прикосновений.
Я замираю с открытым ртом. Хотя чему я удивляюсь? На общем фоне всего происходящего говорящая кошка – не такая уж и странность. Кстати, я всегда подозревала, что если Мушка заговорит, то это будут грубости.
– У нас мало времени! – Мушка пристально смотрит на меня жёлтыми глазами.
На секунду в них мелькает что-то… Если бы я её не знала, то могла бы подумать, что нежность, но какое там…
– Садись, пиши! – командует Мушка и запрыгивает на стол.
Я быстро заправляю лист бумаги в печатную машинку, и она начинает диктовать…
Как иногда хочется шоколадных конфет
Сложно сказать, сколько ему лет. Может быть, двадцать, а может быть, тридцать пять. Он сидит на краешке дивана, скромно потупив глаза. Его руки, сложенные будто в молитве, зажаты между колен.
– Эдуард, – отвечает он на её вопрос. – Меня зовут Эдуард.
– Что тебе от меня надо? – хрипло спрашивает Карина.
Эдуард поднимает на неё глаза – молочно-белые, без зрачков. Такой же молочный свет струится вокруг его фигуры, то ли защищая её, то ли пожирая в своём блёклом огне.
Карина пытается сесть. Страх сковывает её тело. Руки отказываются сгибаться в локтях. Наконец, у неё получается, и вот она сидит в кровати, облокотившись на подушку.
Лицо Эдуарда озаряет улыбка. Печальная? Коварная? Карина не может понять.
– Всего-то ничего… – говорит Эдуард и устремляется к ней.
Он совсем рядом, наклоняется к её лицу, от него исходит аромат плесени и шоколадных конфет. “Какая странная смесь!..” – успевает подумать Карина.
– Я – твой неродившийся сын… – шепчет он ей на ухо.
Карина испытывает пронзительную боль внизу живота и обжигающий стыд.
– Ты меня любишь?.. – спрашивает Эдуард.
– Конечно, люблю… – выдавливает из себя Карина, и ей хочется верить в свою искренность.
– Это неправда! – кричит Эдуард. – Ты меня не любишь! Ты никого не любишь! Ты всем только говоришь, что их любишь!
Он хватает Карину за шею и начинает душить. Она пытается закричать, но вместо крика из её горла вырывается громкий телефонный звонок. Эдуард быстро тает в воздухе.
Карина сидит на кровати, испуганно озираясь. Она тянется рукой к телефону – выключить будильник.
Она думает, это был ночной кошмар или сонный паралич – состояние между явью и сном, когда образы из сновидений смело заходят туда, где их не ждут.
Но в комнате витает этот запах, эта странная смесь…
Карина встаёт, идёт в ванную, смотрит в зеркало – на шее у неё красные пятна, похожие на следы от рук.
Она принимает душ. “Сон, просто сон… – шепчет она. – Я сама пыталась себя задушить во сне. Так бывает”.
Она находит чёрную водолазку – под её воротником не видно красных следов, завтракает и выходит на улицу.
Сегодня выходной, хорошая погода и совсем не хочется сидеть дома. Ей навстречу выходит соседка, Вика. Шея Вики обмотана лёгким шарфом, под глазами у неё синяки.
Вика переехала сюда недавно, они из разных поколений и обычно не общаются, а только обмениваются приветствиями. Но сегодня каждой из них хочется человеческого тепла, хочется говорить о старинных секретах, которые невозможно забыть.
Под ногами у них шуршат сухие листья, они идут в городской парк. Их путь лежит мимо Дома Скорби. Так в их городке зовут один старый, заброшенный дом. Много лет он стоит, заросший травой, с заколоченными окнами, забытый… Ещё девочкой Карина слышала о нём истории. Истории о муже, который ушёл к другой женщине, о жене, которая выла ночами от горя, и о мальчике – маленьком, хрупком мальчике, который никогда не играл с другими детьми, у которого были сломаны то рука, то нос, то обожжена ладонь, и который однажды исчез без следа.
Вокруг дома царит
