На память милой Стефе - Маша Трауб
– У меня есть младшие братья, – без особого восторга заметил Мустафа.
– А я бы хотел иметь младших. Хоть кого-нибудь, – признался Андрей, – но папа больше не хотел детей. У него уже есть двое от первого брака. Я с ними не знаком, мама против. Но мне бы хотелось их узнать. А падре можно задать любой вопрос?
– Да, конечно, – ответила Лея.
– А если я спрошу, могу ли я познакомиться со своими братом и сестрой, это будет считаться предательством мамы? Падре мне ответит?
– Падре не дает советов. Он лишь говорит, как стоит поступить правильно. Согласно вере, – ответила Лея. – Но поговорить с ним ты точно можешь.
– Конечно, могу. Я же католик, – объявил Андрей.
– Как это? – ахнула Лея.
– Мой отец – католик. И меня крестили в католической церкви. Мама, правда, это скрывала. Но я давно все узнал. И уже написал брату и сестре по отцу. Брат ответил, что будет рад со мной познакомиться. Сестра пока ничего не ответила, – признался вдруг Андрей. – Мама ничего не знает. Мне ей нужно рассказать? Я не хочу ей делать больно, не хочу, чтобы она считала меня предателем.
– Охренеть, – сказал Мустафа.
– Подбери, пожалуйста, синонимы, желательно литературные, – не сдержался я.
– Почему ты мне ничего не рассказал? Мы же друзья! – воскликнул Мустафа.
– Не все хочется рассказывать на рынке, – пожал плечами Андрей.
– Я не рынок! Я твой друг! Или нет? – Мустафа был обижен.
– Так, стоп, Андрей, сколько тебе лет? Надо узнать у падре, с какого возраста можно становиться крестными, – воскликнула Лея. Она все же отобрала у меня стаканчик с кофе и выпила его одним глотком. – Если ты станешь крестным моего ребенка, а Саул будет присматривать за тобой, то ему придется присматривать и за моим сыном! А у тебя появится младший брат, о котором ты так мечтаешь! Это же прекрасная новость!
– Или сестра, – заметил Мустафа. – Моя кузина, в общем, я бы тебе не советовал связываться с девчонками.
– Так, Мустафа, помолчи со своим опытом! – возмутилась Лея. – Какая, в конце концов, разница – мальчик или девочка?
– Большая разница, – ответил Мустафа и замолчал.
– Мне все же нужно поговорить с мамой, – заявил Андрей.
– Господи, что мне делать с ребенком, которого я рожу? – Лея, видимо, от нервов все же утащила пончик у мальчишек. – Как же это вкусно! Саул, ты научишь меня говорить, как это произносится? Хочу взять рецепт у Марии. Мне столько нужно обсудить с падре! Я с ума сойду с этой беременностью! Андрэ знает, что он католик, но его мама не знает, что он знает! Саул, это нормально?
– Да, в порядке вещей, – подтвердил я. – Как и то, что мне нужны доказательства, что матушка нашего хозяина была здесь повенчана, что считалось законным браком, но потом уехала в Россию, где вышла замуж за Воронова и родила от него ребенка. Но другая связь держала ее всю жизнь. Поэтому она захотела окончить свои дни именно в этом городе, где была счастлива со своим возлюбленным. Только не дожила до этого.
– Разве так можно? Это ведь двоеженство? – удивленно спросил Андрей.
– Тогда уж двоемужество, – пожал плечами я, – но тогда ведь сложно было проверить.
– А кто был ее первым, то есть местным, мужем? – спросил Андрей.
– Вот это я и хочу выяснить, – ответил я.
Мы доехали до городка, церковь которого служила прибежищем для людей, любивших друг друга вопреки всем правилам. Церковь, где не отказывали в крещении детям, рожденным вне брака. Церковь, где никто никого не осуждал, а лишь принимал. Падре мы нашли на скамейке в парке. Он смотрел на дерево.
– Там была белка. Это точно! Я принес хлеб, но она исчезла! – сказал он нам, как ребенок, который бросил лакомство уткам, а они не стали есть.
– Белки не едят хлеб. Орехи у вас есть? – спросил Андрей.
Падре достал пакетик.
– Она их тоже не ест. Я пытался, – сказал он, чуть не плача.
– Смотрите. Белки реагируют на звук. Надо постучать орехами, чтобы она прибежала. Белки, на самом деле, не очень умные, – начал рассказывать Андрей. – Надо найти два ореха со скорлупой и постучать.
– Белка, белка! – закричал падре, показывая на прибежавшую достаточно тощую и облезлую белку.
– Вот, теперь протянуть руку и пусть она сама подойдет и возьмет, что ей нравится, – Андрей протянул руку. Белка долго выбирала орех, наконец схватила один и убежала.
– Она вернется? – немного обиженно спросил падре.
– Конечно. У белок короткая память. Просто постучите, – Андрей выдал ему два ореха. Падре постучал, белка вернулась. Падре сидел и ждал, когда она подойдет и возьмет орех. Но белка убежала.
– Я предупреждал, что они бестолковые, – пожал плечами Андрей, – в нашем парке было много белок. И все их кормили. Даже висели плакаты, что они любят, что не любят. Они были такие толстые, что не знаю, как с ветки на ветку перепрыгивали. Я бы ворон кормил. Вороны – очень умные птицы, а белки вообще ничего не помнят. Еще мне нравятся дрозды. И соловьи. Мы жили за городом, и мне нравилось, как они поют. Не так, как попугаи. Попугаи орут, а соловьи именно поют. Я очень скучаю по нашей даче. Мне нравилось там просыпаться. И нравилось собирать в парке желуди. Вы, наверное, не знаете, но в наших детских садах все дети делают поделки из желудей или из шишек. Все родители ходят по парку и собирают желуди для поделок. Каштаны у нас тоже есть, но они маленькие, и их не едят. Никому и в голову не придет их жарить. Странно, да? Зато у нас варят варенье из шишек. Оно прикольное, на самом деле. Приторное очень. Я не люблю, если честно. Мне больше лимонное нравится, или джем апельсиновый. Но маме иногда знакомые привозят банку варенья из шишек – шишки совсем крошечные, мягкие. Маме не нравится его есть, ей нравится на него смотреть. Да, она передала для вас русские традиционные салаты и пышки. Но мы все съели. Остался только оливье. Этот салат готовят на Новый год, на свадьбы, на другие праздники.
Андрей выдал падре контейнер с салатом.
– Может, не стоит? У нас тут еще бутерброды с ростбифом остались, – предложила Лея.
– Даже не дам попробовать. Не просите! – ответил падре, уминая оливье. – Это невозможно вкусно!
– Ладно, я беременная, но что случилось с падре? – улыбнулась Лея.
– Вера – это иногда не только про чувства, но и про ощущения, – заметил я. – Падре – живой человек, он мог проголодаться, отвыкнуть от определенных вкусов, которые почувствовал в
