Я не прощаюсь - Хан Ган
Дорогой
Кан Чонсим
В адресе отправки был прописан адрес из Тэгу, а также приклеена квадратная марка сиреневого цвета. Подношу свечу ближе и читаю про себя: «Общество семей погибших, провинция Северный Кёнсан».
Просовываю руку в охладевшую папку и достаю пополам сложенную брошюру, в ней – около десяти листков шершавой бумаги блокнотного размера переплетены нитью. На обратной стороне обложки – для которой не стали отдельно использовать твёрдую бумагу – письмо:
После десяти лет тоски совсем скоро наступит день, когда мы сможем почтить семей погибших и, встретившись с ними, пустить усопших в дальний путь.
Мне показалось, что это предложение написал тот же человек, что взывал других преодолеть давнее чувство страха – оно было так же длинным и ревностным. Не дочитав его, я переворачиваю страницу, где встречаю несколько чёрно-белых фотографий скверного качества.
– Это фото было сделано в 1960 году напротив кобальтовой шахты. По-моему, в тот раз моя мама не ездила туда. Но поскольку она вносила членский взнос в Общество семей погибших, ей прислали это письмо.
Инсон указательным пальцем ткнула в мужчину с очками посередине фотографии и сказала:
– Он был главой Общества. Сразу же после государственного переворота в мае следующего года его арестовали и приговорили к смертной казни. А стоящего рядом с ними заведующего общими делами в Обществе посадили на пятнадцать лет.
На следующей странице – качеством ещё хуже – была фотография шахтного ствола, копию которой разослали всем семьям, вместе с приписками к ним. Если бы я впервые увидела этот пейзаж на фотографии, я бы ничего не разобрала – все детали размылись в оттенках чёрного и белого. В переплёт на развороте была втиснута мелкая вырезка из раздела «Общество» вечерней газеты.
* * *
Этот газетный кусочек бумаги был весь истрёпанный, испещрённый перекрёстными узорами – по виду множество раз он был сложен и по горизонтали, и по вертикали. На нём китайскими иероглифами было записано – «Смертный приговор» – а под самым сложным из иероглифов прописано произношение. На полях рядом вписан телефонный номер – с кодом Тэгу.
– Это же…
– Тот же, что и здесь.
Вытянув руку, Инсон переворачивает страницы брошюры и указывает на нижний край последней страницы. Там распечатаны номер банковского счёта в сельскохозяйственном союзе, на который отправляли членский взнос и пожертвования, имя его владельца и телефонный номер с кодом Тэгу.
* * *
Из бумажного стаканчика в моей левой руке пробивается едва ощутимый жар. Окружающая свечку белая бумажная поверхность, словно кривое зеркало, отражает свет. А если заглянуть внутрь сверху, то стаканчик будет похож на освещённую круглую комнату. Уставившись на эту яркую комнатушку, я уплываю в свои мысли.
Летом 1961 года в этом доме не было телефона. Чтобы позвонить, нужно было бы поехать в центр города.
На кривой поверхности света в стаканчике я представляю путь женщины, идущей по той же дороге, что и я – сквозь снег и ночь – но в обратную сторону. Она заворачивает на развилке, где я поскользнулась, и прорывается через заросли летних деревьев, пока перед ней не покажется проезжая часть.
«Интересно, пополам сложенную газетную вырезку она положила в карман?» – думаю я. Или в сумку? Или, может, держала её во вспотевшей руке? Действующее правительство уже посадило всё Общество семей погибших, зачем ей звонить им в офис? Она правда туда позвонила? И если да, то кто ей ответил?
* * *
– Прабабушка со стороны матери умерла в феврале 1960 года, – сказала Инсон. – Маме тогда было двадцать пять. В то время оставаться не замужем в таком возрасте было ненормально, все за неё беспокоились – но она не торопилась что-то менять. Мама твердила родственникам, чтобы они не волновались за неё, что со временем жених объявится, но, купив на накопленные за то время деньги дом, она просто стала в одиночку заниматься хозяйством. В тот же период – летом – она начала искать останки.
На миг Инсон остановилась.
– Искала где-то год, пока не прочитала эту статью.
* * *
Мы сталкиваемся взглядами в тишине.
Спускаемся ниже. Погружаемся во тьму, где давление воды не выдержать человеческому организму, а вокруг гул и ни одно существо не испускает света.
– После этого мама не собирала материалы – в течение тридцати четырёх лет.
Я шёпотом повторяю слова Инсон: «Тридцати четырёх лет…»
– До тех пор, пока военная хунта не потеряла власть и в нашей стране впервые не избрали президента сами люди.
Под покровом моря
Меня одолел импульс – я не сумела воздержаться и бессознательно положила руку на эту вырезку с растёртыми крестовыми изгибами – мне хотелось почувствовать отпечатки того, кто написал это. Инсон не стала меня останавливать, когда я полностью вытянула руку к этой связке дряхлых бумажек, чтобы взять её. Переворачивая страницу, на которой была короткая статья, опубликованная военным судом в 1961 году, я нахожу следующую вырезку, вид которой явно отличается от предыдущей – словно её добавили сюда спустя тридцать четыре года. Вёрстка горизонтальная, в статье всего пара иероглифов, и то в заголовке.
– А вот это я не по рассказам помню, – сказала Инсон, – Однажды летом я как-то захотела прогуляться, а когда вышла на улицу, встретила разносчика газет. У него было две еженедельные – Чунан и Кёнбук[61]. Чунан[62] по почте обычно доставляли за два дня, а другие региональные издания – четыре. Я не знала, зачем и кому пришли эти газеты, но у мамы спрашивать не стала. Подумала, что, может, кто-то в округе оформил подписку или же просто кому-то бесплатно отправили.
Подношу свечку к заголовку статьи от 1995 года. Общественная организация Кёнсана впервые провела служение перед кобальтовой шахтой. Следующая вырезка – статья от 1998 года. Собрались семьи погибших со всей провинции Северный Кёнсан и провели общие поминки напротив шахты. Дальше, в основном, идут вырезки с заглавными статьями с 1999 года – в них пишут о том, что лучше хотя бы сейчас раскопать как можно поскорее останки, так как родственники погибших уже сильно состарились. У всех вырезок с верхнего края прописаны чёрным перманентным маркером и карандашом год и дата. Почерк похож на тот же, что был на документах 1960 года, но видно, что надавливал человек слабее, а буквы – стали крупнее чуть ли не в два раза.
В следующем – двухтысячном – году вырезка передовой страницы газеты с цветной фотографией, на которой собрались пожилые люди у
