Я не прощаюсь - Хан Ган
С каждой шершавой, ломкой страницей под свет свечи попадают изображения костей. Сфотографированные сбоку черепа, пустые глазные впадины и вдавленные носы, смотрящие вперёд лица, бедренные и берцовые кости. Есть и торчащие из-под земли лопатки, позвоночники и тазы, что, хрупко объединяясь между собой, формируют человеческий каркас.
Я подвожу свечку поближе к слабо подчёркнутому тексту журналиста-очевидца. Он пишет, что команда заложила соединённый с земной поверхностью квершлаг динамитом и взорвала его. Треснул пятидесятилетней давности загерметизировавший вход бетон. Спустившись вниз, они обнаружили, что всё пространство было завалено останками. Этот вход был местом казни. Журналист предположил, что их расставляли напротив входа на расстрел. Сначала они сбрасывали тела во второй штрек пониже, а после начали скидывать и в первый, который, видимо, тоже вскоре заполнился. После этого военные стали скидывать трупы уже в выходящий к земле квершлаг, и только когда и он начал переполняться, они решили уйти.
* * *
Складываю кипу газетных вырезок.
Я больше не могу смотреть на кости. Я больше не хочу, чтобы мои отпечатки накладывались на отпечатки человека, который всё это собирал.
* * *
– Это была единственная поисковая компания, – сказала Инсон, облокотившись двумя руками об пол, чтобы подняться.
– Официально останки начали доставать только спустя шесть лет после этого.
Она руками нащупала нижнюю книжную полку, и резко остановилась.
– За три года они достали четыреста скелетов, а в 2009 году приостановили процесс. Там до сих пор покоятся останки более трёх тысяч человек, – сказала Инсон, доставая большую книгу, страниц в тысячу с виду.
– В течение тех трёх лет раскопки останков проводились не только там, но и в других местах массовых казней.
Инсон положила книгу на пол и тихонько подтолкнула её в мою сторону, пока я оглядывала обложку. Материалы по раскопкам, которые удалось провести, пока их не приостановили.
Тогда-то я и увидела ту фотографию скелета под взлётной полосой.
* * *
Мне не хочется её открывать. Мне неинтересно. И никто меня не вынудит это сделать. Я не обязана этого делать.
Однако моя дрожащая рука переворачивает обложку. Перелистываю фотографии, на которых в огромных пластиковых корзинах горками распределены группами разные части костей. Тысячи берцовых костей, тысячи черепов, стопы десятков тысяч рёбер, сотни деревянных печатей, пряжки ремней, пуговицы от школьной формы, на которых выгравировано «средний»[63], серебряные шпильки разной толщины и длины, стеклянные бусинки для игры в бисер, внутри которых словно распахнулись крылья – эти фотографии раскинулись на четырёхстах страницах.
* * *
– В конце концов мама не достигла своей цели, – стихнув, будто говоря издалека, сказала Инсон.
– Она не нашла кости, ни одной.
«Насколько глубоко мы опускаемся?» – подумала я. Может, мы на дне глубокого моря из моего сна?
Под толщей воды, что поглотила мои колени.
Под теми могилами, что смыло с полей.
* * *
В меня проникает холод, его не остановить даже двумя свитерами и двумя пальто. Кажется, будто он не подкрадывается извне, а исходит прямо из моей груди. Тело и руки дрожат, как и тени пламени по всей комнате … Теперь мне понятно, почему Инсон немедля ответила «нет», когда я спросила, не собирается ли она снять об этом кино.
Запах гниения пропитанной кровью одежд и плоти. Меркнущий блеск дряхлеющих десятилетиями костей. Протискивающиеся сквозь пальцы рук кошмары. Тлеющее во времени насилие, что выходило за всякие рамки – огнемёты, направленные военными на безоружных граждан, стоявших на проспекте, которые я не стала упоминать в книге, что написала четыре года назад. Как те люди с взмыленными лицами и белой краской на телах, которых увозили в реанимацию.
* * *
Поднимаюсь.
Почти прозрачная тень Инсон проскользнула мимо свечи в моей руке и пала на белую стену рядом с книжным шкафом. Подхожу к стене – тень исчезает. Пройдясь свободной рукой по выцветшей стене, я останавливаю её там, где было лицо Инсон – может, невозмутимость этой ледяной стены раскроет секреты минующей ночи? Или ей есть что сказать, но не сидящей молча позади меня Инсон, а исчезнувшей тени?
* * *
– Я думала, что моя мама – самый слабый человек в мире, – пробился голос Инсон, донёсшись сквозь тишину.
Бессильная.
Казалось, что она не жива – что она уже призрак.
Обойдя раскрывшую пасть книгу, я подхожу к тёмному окну. Прикрыв свечку ладонью, я поворачиваюсь спиной к окну – в сторону Инсон.
– Но я не знала, что в течение тех трёх лет Общество семей погибших с Чеджудо регулярно посещало ту шахту в поисках пропавших заключённых из тюрьмы Тэгу.
– И то, что мама была его частью.
– С семидесяти двух до семидесяти четырёх лет – а ведь именно тогда у неё осложнился артрит в коленях.
С каждым шагом вместе с дрожью пламени размывались очертания комнаты. Я вернулась и села рядом с Инсон – стены комнаты затряслись из-за моего дрожащего от холода дыхания.
* * *
Весна позапрошлого года. Я разузнала номер главы Общества семей погибших, и мы встретились в городе Чеджу.
Он раньше работал преподавателем – сейчас уже на пенсии – и родился в год, когда разразилась война, уже после смерти его отца. Но он до сих пор не сдался и ищет его останки.
Он извинялся за то, что поздно узнал о смерти мамы и не смог прийти оплакать её. Сказал, что самым активным членом Общества была мама, что она поехала в Кёнсан ещё в 1960 году, когда на Чеджудо об этом никто даже и не задумывался. Потребовать копию списка переведённых в Чинджу заключённых у тюрьмы Тэгу тоже было её идеей. И получили они эту копию только после того, как вместе арендовали автомобиль, приехали туда и устроили протест. Она каждый день искала для других членов Общества места, где могли быть захоронены их погибшие родственники. Они собирались в центре города, от которого она жила довольно далеко. Поэтому по окончании собрания она вставала первая и всех брала за руки.
Последнее, что тот человек помнил о маме, это то, что, когда они узнали о том, что поиск
