Я не прощаюсь - Хан Ган
Не понимаю. Почему?.. Я прошёл через каторгу, жестокие пытки… Но вспоминаю всегда именно голос той девушки… И то, как тысячи шагающих в ряд человек оглядывались на того младенца…
* * *
Открываю глаза – передо мной лицо Инсон.
Спускаемся.
Туда, куда не дотянется преломлённый на поверхности воды свет.
За тот предел, где притяжение сильнее подъёмной силы воды.
* * *
– Это было в коробочке с иголками, – сказала Инсон, заворачивая письмо в тёмно-красный шёлк. – Оно было неприметно пришито к боковым поверхностям внутри крышки. Если бы мама не попросила меня его вытащить и принести, я бы никогда о нём и не узнала.
Теперь понятно, почему этот шёлк показался знакомым – я уже видела эту жестяную коробочку с иголками. «Может, она специально хотела его скрыть?» – подумала я. Может, каждый раз, чтобы прочесть письмо, она обрывала нитки, а потом снова всё зашивала?
– Первое письмо моего дяди – брата мамы – пришло в дом двоюродного дяди в марте 1950 года, – сказала Инсон. – Мама написала ответное, и это – второе, которое он прислал в мае в ответ на письмо мамы. Первое письмо себе забрала тётя – сестра мамы – так что у мамы осталось только это.
О жившей в Сеуле тёте Инсон я помнила смутно. Инсон как-то рассказывала, что ростом она была выше её матери, голос у неё был звонче, а черты лица – изящнее. Когда наступали летние каникулы, она брала с собой на остров внучку, и они проводили там чуть больше месяца. У неё ещё была племянница, в которой она души не чаяла даже больше, чем в своей первой внучке – зимой всегда окутывала её в шарф и перчатки – но примерно в то время, когда Инсон пошла в среднюю школу, ту настигла какая-то болезнь и она рано покинула наш мир.
– Сразу после того, как они получили первое письмо, старшую сестру сосватали, – сказала Инсон, и у её переносицы показались знакомые мне морщинки от нахмуренных бровей. – В наше время выходить замуж в такой ситуации – немыслимо, но то, что вытворяли тогда Сечхон, выходило за всяческие рамки. Было очень много похищений, убийств, девушек насиловали, так что люди пытались поскорее выдавать дочерей замуж за более или менее сносных женихов. В письме дяде мама рассказала, что сестра очень сильно волновалась за день до свадьбы – поэтому он в приписке и попросил передать ей, чтобы она не плакала.
* * *
Пачку, в которой было письмо, Инсон положила перед собой и опустила на неё ладонь – таким аккуратным движением, будто оттуда что-то могло вырваться.
– Через месяц началась война[58], письма больше не приходили, – низким голосом сказала Инсон. – Но мама не сильно беспокоилась за него. Родственники успокаивали её, говоря, что он в тюрьме в Тэгу, а это было за линией фронта, которая шла вдоль реки Нактонган[59].
Инсон подняла ладонь и переложила её на колено.
– Как и многие мужчины Чеджудо, муж сестры мамы тоже отправился на войну, – продолжила она. – Три года и мама, и тётя не могли сыскать себе места, волнуясь за него, но потом он вернулся невредимым. Примерно тогда же сняли ограничение передвижения на горе Халласан. Наконец можно было больше не сидеть на шее двоюродного дяди, и мама вместе с родственниками построила новый дом – они все вместе складывали камни, таскали брёвна. Но в этом выстроенном кровью и потом доме они не прожили и года – один родственник после войны, вместо того чтобы вернуться на остров, переехал в Сеул и предложил прадедушке заняться совместным предприятием – продавать предметы снаряжения американской армии. Муж тёти тоже захотел переехать в Сеул, так что они уехали вместе, а мама решила остаться в доме присматривать за прабабушкой.
* * *
– До того, как они разъехались, мама с сестрой вместе съездили в тюрьму в Тэгу – в мае 1954 года, – зазвенел голос Инсон посреди тишины. – В том году маме исполнилось девятнадцать, а её сестре – двадцать три.
* * *
Дяди там не было.
Осталась лишь запись о том, что четыре года тому назад в июле его перевели в Чинджу. Напрямую туда машины не ездили, поэтому мама с сестрой сначала отправились в Пусан. Там они ночь провели в гостинице у станции, а на рассвете сразу же отправились в Чинджу, откуда они уже на автобусе доехали до тюрьмы.
Но там его тоже не оказалось. И в этот раз не было даже записей о переводе в другую тюрьму. Поэтому мама с сестрой переночевали в Чинджу, а на следующий день уехали в порт Ёсу[60], потому что тётя хотела вернуться в Сеул после того, как проведёт маму. Пока они ждали паром в зале ожидания, тётя сказала маме: «Скорее всего, он уже умер. Давай просто будем считать, что он погиб в день перевозки в Чинджу?»
* * *
Инсон просовывает руку в коробку, в которой была стопка крошащихся листочков. Даже не смотря внутрь, словно прекрасно понимая, что внутри, на ощупь, она достала скреплённую степлером пачку бумаг и протянула её мне.
Это была пачка листов А4 – таких гладких, словно на них было глянцевое покрытие – время будто совсем их не коснулось. Это были копии именных списков с указанными серийными номерами – имена тысяч людей были записаны по вертикали китайскими иероглифами – а в верхней части печатью указаны разные даты июля 1950 года – седьмое, двадцать седьмое, двадцать восьмое. На третьей странице у имени одного человека сбоку карандашом прочерчена вертикальная линия.
Кан
Чон
Хун
Примечанием ниже имени одним рядом проставлены две печати, на одной дата – 9.07.1950 – а на другой
