Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Анри казалось, что окружающие должны чувствовать то же самое; он жаждал, чтобы его окружали только улыбающиеся лица. Раньше он был просто молодым человеком, не лишенным чувства юмора; теперь же его веселость переросла в несдержанность, он просто лучился радостью и оптимизмом. Теперь по утрам он приветствовал Жозефа игривым «Привет, Жозеф!». И если вдруг утро выдавалось без дождя, то неизменно добавлял: «А все-таки отличная осень в этом году, правда?» Если же на улице шел дождь, то по-хозяйски замечал: «Вот увидишь, на следующий год будет отличный урожай. Дождь для урожая – первейшее дело!» За завтраком он упрекал слугу за отсутствие веселости:
– Жозеф, ты стареешь. Ты становишься старым и мрачным!
– Да, месье Анри. – Старый слуга невозмутимо проходил по комнате, открывая ящики и раскладывая вещи Анри.
– И все это потому, что ты никогда не был женат. А это неправильно. Жениться нужно. Мужчина не может жить один.
– Да, месье Анри.
– А ты когда-нибудь был влюблен?
– Да, месье Анри.
– Так почему же вы не поженились?
– Потому что я не сделал ей предложения.
– Вот видишь! У вас не было страсти, не было порыва. А женщины любят напористых, смелых мужчин.
– Да, месье Анри. Вы желаете принять ванну сейчас или попозже?
Но больше всего ему хотелось сделать счастливой мать. В последнее время она как-то изменилась. Поначалу она вместе с ним радовалась визитам Денизы; но теперь он стал замечать, что она с тревогой поглядывает на него за обедом. И уже несколько раз напоминала об их планах провести зиму на Итальянской Ривьере. Разумеется, она не знала, не могла догадываться о грядущих событиях… О том, что Дениза выйдет за него замуж. Уже совсем скоро он сделает ей предложение…
И поэтому он был просто шокирован, когда однажды вечером, когда они сидели у камина в гостиной, мать вдруг отложила свое рукоделие и тихо сказала:
– Анри, мне очень жаль, но я отдала распоряжение укладывать вещи. Послезавтра мы уезжаем в Сан-Ремо.
Он не верил своим ушам. Нет, как она могла! Вот так, даже не посоветовавшись с ним, назначить дату отъезда! Она относится к нему как к ребенку!
– Но я еще не закончил портрет Денизы, – проговорил он, обретя в конце концов дар речи.
– Мне очень жаль. – Лицо ее было решительным, а голос строгим – она раньше никогда не говорила так с ним. – Ты собирался давным-давно его закончить. Сегодня уже двадцатое ноября, а мы собирались уехать в середине октября. Я больше не могу тянуть с отъездом.
– Но почему? Какая разница, когда мы уедем: на этой неделе или на следующей? Или в следующем месяце? Или вообще в следующем году? Ведь нас там все равно никто не ждет.
Но тут его осенило. Она, наверное, больна! Возможно, простудилась в этом огромном, ужасном доме. Вот почему она так бледна, и именно поэтому торопила его поскорее закончить портрет. Бедная мамочка! Как обычно, она ничего не сказала ему об этом, жертвуя собственным здоровьем ради его удовольствия. Его захлестнула волна любви и жалости.
– Прости меня, мама. Я не знал. Ну конечно же, мы должны уехать немедленно. Но… может быть, все-таки как-то можно повременить до моего дня рождения? Ведь это всего четыре дня. Мне хотелось бы отпраздновать его здесь, а не в каком-нибудь отеле.
Ее взгляд был по-прежнему строг, но теперь в нем появилась некоторая нерешительность.
– Ну, даже не знаю…
– Пожалуйста, мамочка, ну пожалуйста! – принялся он ныть, как когда-то в детстве, когда ему хотелось выпросить у нее что-нибудь. – Ну, только четыре дня.
– Ладно, – кивнула она в конце концов. – Уедем после твоего дня рождения.
Анри смущенно отпил большой глоток шампанского и поправил накрахмаленную кружевную манишку. Его озабоченный взгляд скользил по столу, застеленному кружевной скатертью, букету белых роз в большой вазе, серебряным приборам и изящным хрустальным бокалам для шампанского, таинственно поблескивающим в мерцающих огнях свечей, по присутствующим за столом: баронессе, очень нарядной, в платье сливового цвета, тетушке Армандин, кажущейся, как никогда, молодой в новом, более ярком парике; матери, элегантной в строгом платье из черного бархата и изумрудном колье; улыбающемуся аббату Сула, облаченному в свою привычную заплатанную сутану; Денизе, неотразимой в белом парчовом платье с декольте – почти подвенечном наряде.
А что, если он ошибался? Так ли сильно любила его Дениза, как он думал, достаточно ли сильно, чтобы стать его женой? Эти последние четыре дня он не находил себе места. И предложения выйти за него замуж он не сделал ей лишь потому, что просто не нашлось подходящего момента. Ну как можно делать предложение девушке, которая болтает без умолку, говорит, как ей будет не хватать этих дней, проведенных в «студии», пятнадцатиминутных перерывов, чая, печенья. Продолжает весело щебетать, не замечая, что он все это время сходит с ума от волнения, выгадывая миг, чтобы взять ее за руку и произнести слова, готовые в любую минуту сорваться с языка: «Дорогая, я знаю, что не могу ожидать от тебя любви, но я сделаю все…» И откуда только взялся этот миф о женской интуиции? Или, может, это было лишь ширмой? А что, если она намеренно скрывала свои чувства за показной веселостью? Ведь вряд ли непорочная, воспитанная в строгости девушка вдруг со слезами бросится тебе на шею… Он осушил бокал. И тут же один из двух лакеев в ливреях, прислуживавших за столом, наполнил его шампанским.
Как прекрасна Дениза сегодня! Эти плечи! Кожа, словно атлас! Свет свечей, отражавшийся в ее глазах. Если бы он только мог изобразить ее на портрете такой, какой она была сейчас! К черту портрет! Он хотел целовать ее… Только представить: заниматься любовью с такой девушкой, благородной, сдержанной – и в то же время такой соблазнительной! Она была его, она принадлежала только ему! Ведь он уже получил от нее доказательство ее чувств – да, именно так! Например, тогда в студии, когда она взяла его за руку и сказала: «Ты самый лучший человек изо всех, кого я когда-либо встречала». А такие девушки, как она, никогда не говорят понапрасну и при этом вкладывают в слова еще больший смысл – гораздо больший! И он не собирался совершить, может быть, величайшую ошибку в своей жизни и уехать, не объяснившись, чтобы потом,
