Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
– Привет, Анри! – обычно кричала она с порога, задыхаясь от быстрого подъема по лестнице и на ходу развязывая ленточки шляпки. – Ну, как дела с нашим шедевром?
Продолжая весело щебетать, она подходила к зеркалу, чтобы поправить волосы и разгладить складки юбки.
– Ну, так что, господин портретист, вы меня сегодня одобряете? – После этого садилась на стул на подиуме для натурщицы и принимала позу.
Анри же со знанием дела командовал:
– Дениза, голову немного выше… Нет, не так высоко… Хорошо. А правое плечо чуть-чуть опусти… Отлично. А теперь сиди и не двигайся.
Когда же она уставала, он объявлял пятнадцатиминутный перерыв и велел сервировать чай. За веселой болтовней о всякой всячине они поедали горы печенья, в то время как за окном стучал по стеклам проливной дождь и хлопал ставнями ветер. Ну и пусть идет дождь, пусть завывает ветер! Что может быть лучше, чем вот так сидеть в этой комнате, когда в камине потрескивают дрова, – и быть вместе с Денизой…
Однажды она отставила чашку на стол и порывисто взяла его за руку.
– Анри, – пробормотала она. – Я даже не знаю, как тебя благодарить. Ты был так добр ко мне. Нет, нет, и не возражай! Если бы не ты, то не знаю, что со мной было бы сейчас. Я бы, наверное, умерла со скуки. Ты самый лучший человек из всех, кого я когда-либо встречала.
– Но, Дениза, я не сделал ничего особенного. – Столь внезапное проявление эмоций с ее стороны застало его врасплох, и теперь он чувствовал смущение. – Ведь это я умирал со скуки, когда ты появилась здесь. Ты самая прекрасная девушка изо всех, кого мне когда-либо приходилось встречать.
На мгновение его взгляд задержался на ее лице. А затем он слегка дотронулся до ее пальцев и взял в руки трость.
– Однако портрет сам по себе готов не будет. Так что допивай чай и – за работу!
Слова могут вызывать чувства. Данный незначительный эпизод, это спонтанное проявление благодарности со стороны Денизы сделало их дружбу более доверительной. Они сами не заметили того, как унылая осень заставила каждого из них остро прочувствовать собственное одиночество; их отношения стали единственной отдушиной. Теперь, оставаясь наедине, они стали раскрывать друг другу душу. Она рассказывала ему о своем отце, совсем недавно умершем от желтой лихорадки во время индо-китайской кампании, которого она очень любила, гораздо больше, чем собственную мать; про монастырскую школу, которую только что закончила, и о том, какие козни девочки строили монахиням; про Форт-де-Франс, где она родилась, и свою няню-креолку, тайно практиковавшую культ вуду и заставлявшую ее носить амулеты от дурного глаза; про свое детство на Таити, где ее отец служил на протяжении многих лет.
Анри же, в свою очередь, рассказывал ей о своей болезни, о кровном брате Морисе и их канадском проекте, годах, проведенных на Монмартре в качестве студента, учившегося живописи, o «Нувель», Агостине, о том, как Рашу перевозил его скарб на катафалке и как мадам Лубэ отказывалась верить в то, что его фамилия Тулуз – «Тулуз – это не фамилия, месье, а название города».
– Неужели ты не скучаешь по Монмартру? – однажды спросила Дениза.
– Одно время скучал – очень-очень. Но это прошло.
И это было чистейшей правдой. Анри неохотно вспоминал о своих былых амбициях и стремлении попасть в Салон и стать профессиональным художником-портретистом. Он выкинул из головы былые мечты о романтических свиданиях в студии и пикниках с ласковыми прелестницами, ибо то были мечты эмоционально незрелого и весьма неразумного юнца. Жизнь же была штукой серьезной; а потому вести себя следовало степенно. Сам того полностью не осознавая, он начал ощущать себя молодым дедушкой Сейлераном, благообразным господином, фермером, живущим в уединении на своей земле, присматривая за использованием своих владений, регулярно наведываясь к арендаторам, чтобы выпить и поговорить по душам, также бывая у виноделов, наблюдая за сбором урожая. Встречая тихую, спокойную старость, окруженный нежностью и заботой любимой жены, в доме, где звенит детский смех.
При мысли о воображаемой жене он все чаще думал о Денизе. Постепенно он видел в ней уже не просто хорошую знакомую, внесшую некоторое разнообразие в его унылую жизнь, а будущую графиню де Тулуз-Лотрек, спутницу его жизни. И эта перемена стала причиной того, что он снова лишился покоя.
Он ей нравился; в этом Анри был уверен. Но вот только достаточно ли он ей нравился – на любовь он даже не надеялся, – чтобы стать его женой? Ведь он совсем не красив, да еще и калека. Слова шлюхи из кафе «Монси» до сих пор звучали в ушах. Но ведь все-таки есть такие девушки, которые выходят замуж за калек. После каждой войны находятся такие, кто отдает свое сердце искалеченным, слепым, контуженным ветеранам. Может быть, Дениза тоже одна из тех достойных уважения, самоотверженных молодых женщин, или же она – ну, как любая обыкновенная девушка – обращала внимание лишь на красивое лицо и привлекательную внешность? Понимала ли она, что любовь – это не просто романтическое увлечение и что для настоящего счастья необходимо нечто большее, чем безупречное телосложение и прекрасные черты лица? Приезжала ли она в Мальром потому, что ей хотелось постоянно быть с ним? Или просто от скуки, из-за того, что общество собственной матери привлекало ее еще меньше, а ношение траура по отцу сделало временно невозможным общение с более привлекательными молодыми людьми?
Подобно охотнику, затаившемуся в засаде, он стал наблюдать за Денизой, подмечая, анализируя, интерпретируя по-своему каждый взгляд, каждую интонацию, каждый жест. Для ненасытного сердца любой пустяк имел значение. В конце концов одолевавшие чувства победили, взяв верх над разумом; и теперь ее смех звучал для него прекрасной музыкой, а самые банальные фразы скрывали в себе чувственный подтекст. Да, он и в самом деле ей нравился, можно сказать, он ей нравился, как никто другой до него. Большое впечатление на нее произвел, конечно, и его титул, и его богатство. К тому же они принадлежали к одному социальному миру. А что еще нужно для счастливого брака?
С готовностью отдавшись во власть самообмана, Анри начал находить в Денизе именно те качества, которые ему хотелось видеть, уверовав в то, во что ему очень хотелось верить. И как в далекие времена его выздоровления, теперь он был
