Живая вода - Юлия Александровна Лавряшина
«А я освободился?» – безразлично подумал Арсений, но не стал искать ответа. В царстве льдов и снегов время течет медленно, а то, что согрелось его тело, еще не освобождало от полона душу. Он надеялся, Лиля тоже это понимает…
Потом ему никак не удавалось вспомнить, сколько часов провел он в этом тепле и спал или бодрствовал. Помнил только, что тепло ванной менялось на постельное, потом обретало очертания кухни, где вдобавок вкусно пахло, и снова – спальни. Кажется, он о чем-то говорил… И уж точно что-то пил, вроде бы коньяк. От него Арсений согревался изнутри, а приятнее всего было то, как медленно в нем плавали мысли, не соединяясь в нечто определенное и вообще не соприкасаясь. И пока они оставались такими безвредными обрывками, можно было не опасаться, что голову начнет распирать от боли, как было, когда в ней юркими стайками метались вопросы.
Несколько раз из угла спальни показывалась маленькая, не больше эльфа, женщина, только без крыльев. Зато у нее были золотистые волосы, и вся она походила на лето. Поэтому Арсения и бросало в жар при ее появлении. Ее губы шевелились, и он не слышал, но угадывал, как она зовет его: «Арни!» Он пытался ответить ей, но выходил только стон. Его это пугало, ведь сквозь сон трудно было понять, не разучился ли он разговаривать…
А пока Арсений разбирался с этим, появлялись какие-то белые существа. Невозможно было разглядеть, кем они были – мужчинами или женщинами и людьми ли вообще. Передвигаясь совсем неслышно, они окружали ту солнечную женщину, которая все пыталась дозваться его, и Арсений видел, как ее свет мерк, выцветал, обретая холодный ледяной блеск.
Его мучило ощущение, что это случилось по его вине. И вина эта вырывала его из того теплого кокона, в котором он нежился, и его начинало холодно трясти. До тех пор, пока коньяк снова не приходил на выручку. Когда ему хотелось понять, как долго уже тянется его битва с холодом, на ум почему-то приходило слово «вечность». От него мерзли и пальцы, и душа. Другая женщина с цветочным именем, которое Арсению не удавалось вспомнить, прижимала к его лбу ледяную руку и говорила, пытаясь выглядеть строгой:
– Хватит пить. У тебя жар.
«Кто это? – надолго задумывался он. – Может, она и есть Снежная королева? А я не ту принял… Она говорит – жар… Нет, у меня что-то с глазами».
Он позволял себе не слушаться, помня, что зачем-то нужен этой женщине, только забыл зачем. И она действительно больше не укоряла его…
Иногда его выносил на поверхность всплеск наслаждения, и тогда Арсений неожиданно обнаруживал над собой ее странное лицо с задранным кверху носом и невероятно синими глазами. Она тоже чему-то радовалась в эти минуты, иначе отчего ее улыбка становилась такой хмельной?
Его руки сами собой оказывались на ее коленях, таких горячих, что Арсений говорил: «Это у тебя жар», совершенно не представляя, сколько времени прошло между ее словами и его. Она загадочно отвечала:
– У меня он другого рода. Женского.
Этот жар таился в разлете ее острых колен и жадно раскрытых губах и принадлежал ей целиком, так что спорить с хранительницей о законах лингвистики было бессмысленно. Арсений и не спорил. Хотя бы потому, что утомлялся от короткого наслаждения настолько – слова оказывались ему уже не под силу. А ведь их нужно было еще подобрать и выстроить в нужном порядке. Обычно Арсений засыпал от одной только мысли об этом…
Но однажды наступило утро.
Еще не открыв глаза, Арсений понял, что не ощущает ни холода, ни болезненной горячки. Не тошнило и не выворачивало суставы. Сейчас был только он сам, каким ему было привычно себя воспринимать.
Сев на постели, он огляделся и вспомнил имя: Лиля. Громко произнеся его вслух, Арсений прислушался, повторил и с облегчением сказал сам себе:
– Ее нет.
День был совсем серым, но градусник зашкалило от мороза, а тополя за окном жалко скрючились, застигнутые холодом врасплох.
«Это всегда врасплох». – Он уже все вспомнил: когда шел к Лиле, ветки деревьев клонились книзу от снега. Сейчас его не было.
– Сколько же я пропьянствовал?
У него было ощущение, что прошла та самая вечность, имя которой то и дело возникало в тяжелых снах. Сейчас Арсений почти не чувствовал темного отчаяния, которое принес сюда и все пытался то утопить, то растопить. Он помнил, что его брат умер, а ему самому нет пути домой, но это отдавалось внутри спокойной горечью, с которой можно заставить себя жить.
«Я буду жить. Как бы там ни было, перед Богом она все еще моя жена. Он не осудит, если я расстрою эту свадьбу. Без Кати я не выберусь к свету…»
Он слонялся по квартире в поисках календаря или вчерашней газеты, чего-нибудь, что помогло бы определиться во времени, и думал: если Катя будет держать его за руку, ему окажется под силу даже показаться на глаза матери. Вернуться. Ко всему, из чего складывалась его бестолковая жизнь.
Перекидной календарь нашелся в кухне на холодильнике.
– Самое подходящее место, – язвительно пробормотал Арни, а потом увидел число.
Он смотрел на соседствующие пятерку и шестерку, вторая из которых приходилась на субботу, и чувствовал, что горечи, с которой он собирался жить, становится все больше. От нее уже разгорелась изжога и противно защипало корень языка. Лили дома не было, значит, была пятница. Пятое. Катя уже была замужем, ведь часы показывали половину третьего. Все регистрации к этому времени уже заканчиваются.
«Я довел разрушение своей жизни до логического завершения», – подумал Арсений чуть ли не в рифму.
Его самого удивило, насколько спокойной оказалась эта мысль. Словно Арсений дошел до конца коридора и уперся в стену. А обернувшись, обнаружил, что и позади точно такая же стена.
Арни посмотрел на часы и решил: Лили не будет дома еще часов пять, не меньше. Разве этого не хватит? Будет даже забавно наблюдать, как вытекает кровь. Что при этом чувствуют? Наверное, опять этот проклятый холод, если всегда забираются в ванну прежде, чем вскрыть вены…
Не забыв сполоснуть ванну, Арни набрал воды, но пены добавлять не стал, решив, что она только испортит все зрелище. Придется сдувать потрескивающие белые хлопья, чтоб без помех видеть, какие зигзаги рисует в воде его кровь.
«Наверное, я
