Привет, красавица - Энн Наполитано
Джулия отложила разговор с сестрами до момента, когда прояснятся все детали поездки, намеченной через две недели, и авиабилет будет у нее в кармане. Почти каждый вечер кто-нибудь из сестер приходил на ужин, но она не хотела оповещать их лицом к лицу. Джулия боялась, что девочки расплачутся, и тогда она сама может утратить решимость и передумать. Что ни говори, сестры никогда не находились друг от друга дальше чем в двадцати минутах езды и виделись не реже раза в неделю, а то и ежедневно. Джулия решила, что лучше всего по телефону сообщить одной из сестер, а та оповестит других. Она надеялась, что окажется в самолете, прежде чем сестры соберутся выплеснуть на нее свои чувства.
Джулия раздумывала, кого же из сестер поставить в известность, и первой на ум пришла Сильвия, однако выбор этот казался непростым. Сильвия заглядывала часто, но была какой-то пришибленной. Они с Джулией обнимались чаще, чем обычно, а когда после ужина смотрели телевизор, сидя рядышком на кушетке, кто-нибудь из них клал голову на плечо сестры. Они держались за руки, перебирая пальцы. Их притягивало друг к другу, словно намагниченных, и они, старшие сестры Падавано, общались соприкосновением тел, если не хотелось говорить. Джулия не спрашивала, почему в первые сутки после ухода Уильяма сестра о нем тревожилась больше, чем о ней. Она не интересовалась, как проходили поиски. Джулия думала, что после отказа Уильяма от нее и дочери Сильвия прекратила свои визиты в больницу, но разговор с лечащим врачом мужа заставил в этом усомниться.
Доктор Дембия оставила на автоответчике сообщение с просьбой уделить ей десять минут. Врач надеялась, что жена прольет свет на ситуацию, которую назвала «крахом» Уильяма. Однако Джулия не понимала, что муж был в депрессии, не видела того, что надвигалось, и все произошедшее для нее стало шоком. Отвечая на вопросы доктора, она сообразила, что почти ничего не знает о детстве мужа. Уильям никогда о нем не рассказывал.
— Я думаю, наш брак распался бы в любом случае, — сказала Джулия.
Повисла пауза, потом врач ответила:
— Конечно, для вас все это удар, даже если трещина в отношениях появилась уже какое-то время назад.
Ответить Джулия смогла не сразу. К горлу подкатил ком, ей показалось, что она вот-вот расплачется. Она ждала, что врач станет упрекать ее за то, что она так плохо знала своего мужа. Ждала осуждения за то, что ни разу не побывала в больнице, пусть муж и не желал ее видеть. Чего она не ждала, так это участия. И врач поставила ей верный диагноз: произошедшее ее подкосило. Она рухнула, точно башня из игрушечных кубиков, потом кое-как себя собрала, но осталось ощущение, что кусочек ее сердца откололся безвозвратно.
— Извините, что больше ничем не могу помочь, — сказала Джулия, справившись с голосом.
— Спасибо, что уделили время, Сильвия.
— Сильвия?
— Ох, простите. Оговорилась. Джулия. Я весьма признательна за нашу беседу, Джулия.
Повесив трубку, Джулия задумалась, почему имя сестры слетело с языка доктора. Они недавно виделись? Видела ли доктор во время разговора перед собой ее сестру? Возможно, оговорка ничего не значила, но у Джулии возникли вопросы, и вопросы эти отдалили ее от сестры. И она решила рассказать о Нью-Йорке Эмелин. У той ласковый голос, она постоянно возится с каким-нибудь ребенком и потому никогда не кричит. А вот Сильвия начинает злиться, когда ее ошарашивают плохой, на ее взгляд, новостью. В последнюю среду октября Джулия позвонила в детский сад.
— Ой, у нас тут сумасшествие, дети просто взбесились, — сказала Эмелин. — Давай я перезвоню тебе из дома.
— Я хотела сообщить, что получила работу у профессора Купера.
— Поздравляю! Замечательно!
— Сначала я буду полгода в Нью-Йорке, а затем уже здесь.
Молчание. Потом Эмелин кому-то сказала:
— Джози, подмени меня, ладно? Я поговорю из кухни. (Пауза — сестра направилась к другому аппарату.) Спасибо, Джози. (Щелчок — положили трубку параллельного телефона.) В Нью-Йорке?
— Да, всего на шесть месяцев. Мне нужна работа, а это прекрасный шанс.
— Ты не можешь так поступить. — Голос Эмелин стал резок, совсем как у Цецилии. Только Эмелин была ножом для масла, а Цецилия — ножом для стейка. — Ты не можешь уехать. В разгар всего этого. Это ошибка, Джулия. Ты не можешь сбежать.
— Это ненадолго. Я не сбегаю.
Джулия расстроилась, хотя и понимала, что сестра имела в виду бегство от брака, но для нее даже такое было немыслимо. Уильям был предельно четок. Их брак распался. Бежать не от чего.
— Мы нужны тебе. Ты, может, этого не понимаешь, но оно так. Сейчас мы все нужны друг другу.
— Ты сможешь приехать ко мне в Нью-Йорк. Здорово будет, правда?
— Ты меня разочаровала, — сказала Эмелин, и Джулия поняла, что просчиталась — позвонила не той сестре. Эмелин — совесть их семьи. Надо было звонить Цецилии, ну поорали бы друг на друга. Или даже Сильвии, чтобы уткнуться в стену ее молчания. А Эмелин живет в мире, который четко разделен на правильное и неправильное. Ей не нужно одержать верх в споре, как Цецилии и Сильвии. В разговоре с ними было бы легче найти весомый аргумент.
— Алиса плачет. Извини, мне надо к ней.
Повесив трубку, Джулия сообразила, что даже не нашла уважительной причины для завершения разговора. Детский плач — стихия Эмелин. Наверное, вот прямо сейчас пять-шесть малышей хнычут, перед тем как уснуть. Джулия представила, как сестра возвращается к своим обязанностям, как берет ребенка на руки, сует пустышку в рот, любовно убаюкивает этих чужих детей просто потому, что это правильно.
Сильвия
Август — ноябрь 1983
В первой больнице Уильям провел десять дней, и все это время врачи и медсестры считали Сильвию его женой, как она и представилась в самом начале. Позже ни сама она, ни Кент не исправили это недоразумение. Как жена, Сильвия была вправе получать информацию о ходе лечения. Медперсонал относился к ней уважительно, знакомил с историей болезни, и все сведения она передавала Кенту.
Но потом Уильяма перевели в психиатрический стационар, и тогда Сильвия во всем призналась доктору Дембия. Ее накрыло чувством вины, когда врач, приступая к лечению тяжелой депрессии, сказала пациенту: «От вас потребуется беспощадная честность». У Сильвии возникло ощущение, будто ее поймали на лжи в церковной исповеди.
