Американские девочки - Элисон Аммингер
– Роджер ждет, что завтра я выйду работать, – сказала она. – И что, скажи на милость, мне делать? Он считает, что это пойдет фильму на пользу. Его больная мелкая душенька довольна: все получилось даже лучше, чем он рассчитывал. Мне кажется, я снимаюсь в «Елене в ящике». А вдруг это вообще мой последний фильм? А вдруг Роджер – моя единственная надежда?
– Тогда ты в полной жопе, – сказала я.
Делия засмеялась.
– Ладно, – сказала она наконец. – Спасибо тебе. Позвони, пожалуйста, Дексу, скажи, что завтра ты поедешь со мной на натуру.
Оставалось всего две недели до окончания съемок летнего сезона «Чипов на палубе!», и мне не хотелось пропускать ни дня.
– А не может Роджер просто за тобой заехать? Разве это не более естественно?
– А что потом? Дексу придется тащиться сюда за тобой, а я буду закрывать лицо и от него прятаться? Смысл у всего этого нулевой, Анна, и я благодарю тебя за сострадание и понимание, особенно если учесть, сколько я для тебя сделала.
Произнося последнюю тираду, она дважды зевнула во весь рот, что несколько сбило пафос ее разочарования мною. Чистое чудо, если она вообще завтра сможет вовремя проснуться. Вид у нее был такой, будто выпитых ею снотворных хватит на несколько месяцев сна.
– Прости, – сказала я.
На другое утро лицо у Делии выглядело еще хуже: еще отечнее, лиловее и безнадежнее. Она быстро глянула в зеркало, закинула в рот горсть обезболивающих и написала Роджеру, что не сможет сниматься до завтра. Потом она снова залегла в кровать. Я смотрела на ее звонящий телефон. Декс, Роджер, Декс, Роджер. Она проспала все их звонки. По телику ничего интересного не показывали, а единственной книгой, которую я скачала, но не закончила читать, была автобиография Сьюзен Аткинс. Из всех девочек Мэнсона о ней я любила читать меньше всего. Именно ее нож убил Шэрон Тейт и ее неродившегося сына, но в камере смертников, судя по всему, она обрела Иисуса и чудесным образом переродилась для новой жизни. Она напоминала мне девушек, которые спят с парнями, потом замаливают грехи в каком-нибудь церковном лагере, а потом снова спят с парнями.
Сестра то и дело принималась стонать, плелась на кухню, запивала водой очередную таблетку и возвращалась в кровать. В зеркало она больше не смотрелась.
Сьюзен Аткинс мало чем отличалась от большинства девочек Мэнсона: их жизни складывались наперекосяк, но безусловно не настолько, чтобы начать убивать людей. Сьюзен в своей семье была средним по возрасту ребенком, жаждущим внимания, и заядлой воровкой, а когда она была подростком, ее мама заболела раком. Мне совсем не нравилось, как с каждой минутой чтения обстоятельства ее жизни приближают меня к мэнсонианскому типажу, но я все равно продолжала читать. Отец у нее страдал алкоголизмом, а сама она употребляла наркотики, много наркотиков, и ненавидела отца, а еще она родила сына от одного из членов «Семьи», в свете чего ее участие в убийстве беременной на восьмом месяце выглядело еще более безумным. Только сама она утверждала, что не убивала ни Шэрон Тейт, ни других, а просто притворялась, будто убивает, чтобы оказаться в центре внимания и лучше вписаться в команду психопатов. Если скрестить «Дрянных девчонок» с «Повелителем мух» и раздать всем оружие, тут и получатся девочки Мэнсона.
Лесли Ван Хоутен, бывшая королева выпускного бала, умоляла, чтобы ее допустили до бойни в доме Лабианка, потому что ее лучшую подружку взяли на заварушку с Тейт, а ее нет, и она чувствовала себя обиженной и обделенной. Хотя на самом деле Сьюзен ее никогда не любила. В камере смертников та-а-ак одиноко, чем там девушке заняться? Сьюзен Аткинс уверяла, что обрела Иисуса и остаток жизни в основном вышивала и старалась делать добрые дела – например, хлопотала о досрочном освобождении. Возможно, она говорила искренне. Читая историю ее жизни, я словно на час стала частью семейки Мэнсона. Сьюзен настолько свято верила в байки, которые втирала читателю, что ее история начинала звучать почти убедительно. И нелепость причин для участия в убийствах только добавляла книге депрессивности. Я все ждала, когда же Сьюзен приоткроет завесу над жуткими тайнами своей жизни, о которых она по рассеянности забыла упомянуть раньше, но она по большей части пела одну и ту же старую песню: «Мне хотелось быть особенной. Я мечтала, чтобы Чарли и девочки меня любили». К концу книги у меня так разболелась голова, что я стащила у сестры таблетку.
Может, из-за обезболивающего у меня поехала крыша и я стала такой же безумной, как Делия, но только я совершила поступок, о котором никогда в жизни не смогу рассказать Дун. Я отправила сообщение Пейдж Паркер. Всего две строчки: «Извини. Я серьезно, прости меня, пожалуйста».
В тот день, когда я взяла кредитную карту Линетт, ее бумажник лежал на обеденном столе рядом с заготовленной матерью и написанной ее рукой извинительной запиской. «Дорогая Пейдж, мне искренне жаль, что я причинила боль тебе и твоей семье. Я бы никогда не стала намеренно причинять боль кому-либо…» Бла-бла-бла. Но подтекст там был совсем другой: «Пожалуйста, не подавай в суд на мою мать. Пожалуйста!» Потому что именно это мама имела в виду. Прежде чем купить билет на самолет, я выбросила записку.
Мне не хотелось, чтобы Пейдж подумала, что это мама заставила меня написать сообщение, вычитав в Интернете, как заставить ребенка раскаяться в содеянном. Мне хотелось, чтобы Пейдж поняла, что в этот конкретный момент, возможно впервые, мне действительно стало стыдно за наш поступок. Впрочем, особой разницы не было. Пейдж, вероятно, сразу же удалила эсэмэску и швырнула телефон через всю комнату. Во всяком случае, уж точно не бросилась тут же строчить мне ответ.
На следующее утро Делию шатало от слабости, и она сказала, что Роджер за нами заедет. Видимо, она написала ему ночью; я не слышала, чтоб она говорила по телефону.
– Ты звонила Дексу? – спросила я.
– Я звонила ему сегодня утром. Он вечером приедет.
Я за нее волновалась. Волновалось, что до Декса начнет доходить, сколько у моей сестры в запасе фантастических историй, покруче самых бредовых сценариев; волновалась, что ему не понравится ее лицо и что мне больше не видать съемочной площадки «Чипов на палубе!».
– Ну и как он? – Ожидая ответа, я от волнения прикусила большой палец.
– Лучше бы обо мне беспокоилась, а не о нем, – резко бросила сестра.
Она была права и к тому
