Разрыв - Джоанна Уолш
…нужно, чтобы само скрывание было на виду{67}.
Ролан Барт. Фрагменты любовной речи.
История тоже должна знать, когда ей стоит оставить себя в покое.
Достаю книгу.
Ты никогда не видел меня за чтением. Мы никогда не путешествовали в совместном молчании.
11. Париж / Переиграть
(7 и 8 мая)
Я более одинока оттого, что я в Париже. Оказывается, мои друзья куда-то уехали. Не нахожу их в знакомых местах — знаю, где их нет. Я знаю Париж, мне не нужно гулять по нему, изучать его. Провожу время в сети, работаю.
Я остановилась в квартире Л., которая сейчас в другом городе. В ночном поезде из Мюнхена, заметно отличавшемся от поездов со спальными вагонами в кино, я не сомкнула глаз на своей койке — одной из шести полок, похожих на полки в морге. Я лежала полностью одетая, словно труп под простыней с текстурой влажной салфетки. Целый день не выхожу из квартиры. Разбираю сумку. Постираю свои вещи в laverie на углу, только не сейчас. Завтра…
Из парижского я вижу только мансардное окно напротив окна в квартире Л., расположенной на пятом этаже в доме без лифта, с крошечным кованым балконом и крошечными коваными столиком и стулом. В этом весь Париж, и кроме этого вида мне ничего больше не нужно. Я точно знаю, где нахожусь. Сейчас май, здесь жарко, я обжигаю ладонь, пока готовлю пасту на крошечной кухне Л. Привыкшая к газовым плитам, я оперлась рукой на электрическую конфорку и, несмотря на то что я давно ее выключила, она еще не остыла. Окна кухни выходят на заднюю часть квартала, и этот вид тоже — тусклые окошки лестничных пролетов пятнами стекают по бетонным стенам — такой парижский, но по-другому. Наступает вечер, и я иду в книжный магазин, где у Д. будет публичное чтение. Ради этого я и приехала. В книжном не протолкнуться. Я опоздала и стою на улице, слушаю, как бесплотный голос Д. пробивается из колонок. После она приглашает меня поужинать с ней и еще парой человек. Мы едим кускус, много пьем и потом курим перед кафе до двух ночи. На следующее утро у меня похмелье. Д. и мои друзья уехали в Лондон. Весь день я провожу в квартире Л. со своей кучей белья. Выходить мне незачем.
Так что же случилось в Мюнхене?
Я опоздала на пересадку. Или, точнее, мне помешали успеть на поезд. Я приехала на станцию в девять вечера; вестибюль вокзала был заставлен киосками с самой разной едой: пицца, паста, суши, пончики, блины, всё, что пожелаешь, последние минуты перед закрытием — и, оголодавшая, весь день во рту ни маковой росинки, не считая пары кусочков шоколада, я села за первый же столик, или точнее, за последний, где еще не погасили свет, и мне повезло: было дешево и вкусно, хотя, может, так было бы в любом из этих мест.
А потом, слоняясь между закрытыми кафе, я поймала вайфай. Ты написал, одну строчку:
Я в Праге. Почему бы тебе не приехать?
Почему бы и нет?
Что со мной делает твое имя? Нездоровая встряска болью или надеждой (как отличить?). Когда ты выходишь на связь, что-то во мне начинает гудеть. Всё еще. Кровь звенит в ушах, как во время взлета, заглушая все остальные ощущения. Это слишком, но я не хочу, чтобы это не повторялось, не знаю, почему. Ты сказал мне однажды, что больше мне не напишешь, и я поверила. Было в этом что-то прекрасное. Я действительно думала, что тебе это по силам. Но ты дал слабину, что сделало тебя человеком, а я начала думать, что такие незавершенные разрывы для тебя, быть может, обычное дело. Меня всегда удивляет мое удивление в момент, когда ты мне пишешь; но удивляться тут должно быть нечему, ведь что-то во мне всегда ждет этого стечения обстоятельств.
Приезжай в Прагу, написал ты.
Можешь остановиться у меня.
С одной стороны, это единственное щедрое предложение, которое когда-либо от тебя поступало.
С другой стороны, это единственное щедрое предложение, которое когда-либо от тебя поступало.
Л. спрашивает в письме, попала ли я в квартиру. Рассказываю ей о твоем сообщении: стоит ли мне ответить? Конечно, пишет она, хочешь снова обжечься?
Хм, я не знаю.
Но все-таки я не отвечаю. И даже если отвечу… я должна напоминать себе, что это просто слова. Помни: ничего не случилось. Это всего лишь цепочка слов, всего лишь интернет. Помни, что все должно оставаться на уровне вымысла.
Меланхолический комплекс ведет себя как открытая рана{68}.
Зигмунд Фрейд. Скорбь и меланхолия.
Вот, что сказала Л., когда я впервые рассказала ей о тебе: «Ты с ним не спала? Дурака валяли?» Тогда ты еще просто со мной «общался», или какой там еще эвфемизм есть для этого в девичьих группах. Твой язык у меня во рту: говорим ли мы честнее, когда говорим в сети, без тел, со звенящими ангельскими языками.
Хорошо, хорошо. Я пишу: Я приеду в Прагу.
Только это. Никаких «тебе», или «от меня», или «с любовью». Нет.
Нажимаю «удалить».
Затем:
Будешь там на следующей неделе?
Не нажимаю «отправить».
Наши письма друг другу никогда не заканчивались X[54], не начинались приветствиями. Я могу написать X только тем, в кого не влюблена, а называть тебя по имени… ты был слишком исключительным, слишком своеобычным, чтобы звать тебя по имени, в которое так часто были обернуты другие. Когда я писала о тебе тем немногим, кто был в курсе, я называла тебя по инициалам, возможно, боясь вызвать тебя на письме целиком.
Через год, написал один из друзей, желая меня утешить, ты даже имени его не вспомнишь.
Однажды ты пожаловался, что я никогда не обращаюсь к тебе по имени, но ведь и ты мое произносил редко. Когда я слышу, как произносят мое имя, меня словно громом поражает, как будто что-то падает на меня с верхней полки и ударяет, не сильно, но неожиданно. Я знаю, кто я такая, помимо имени, которое служит стольким… Я всё еще удивляюсь тому, что к нему привязана.
А еще однажды ты забыл мое имя. Представлял меня случайно встреченному на улице знакомому и запнулся. Всё время нашей переписки
