Разрыв - Джоанна Уолш
Зигмунд Фрейд. Скорбь и меланхолия.
В интернете можно отключиться, отписаться, но также и объявить о намерении возобновить контакт. Или же просто нажми на кнопку, и непременно появится кто-то еще: все контакты весят одинаково, если брать в расчет только числа. «Поздравляем: вы перешли на новый уровень!» — этому не будет конца. На какую бы кнопку я сейчас ни нажала, тебя там не будет, ничего, кроме твоей блестящей публичной раковины. Все еще тяжело думать, что, после того как мы закончились, ты продолжаешься где-то — видимо, публично. Каждый день я заново принимаю решение не искать, не писать, не смотреть. Каждый день — не-конец.
Сексуальные желания мужчины и женщины устремляются навстречу только в том случае, если между ними появится завеса из неопределенностей, постоянно возобновляемых{73}.
Андре Бретон. Безумная любовь.
Раньше я искала твои фотографии, как будто взгляд может наколдовать тебя, вызвать, а затем перестала, как будто тот факт, что я не смотрю, мог заставить тебя исчезнуть. Я больше не хочу тебя высматривать и уже давно перестала искать. Знаю, что если тебя увижу, у меня может возникнуть искушение связаться с тобой. Но сегодня я это проверю, или испытаю себя, посмотрю, изменился ли ты, или, может быть, я. Память неизбежно несовершенна; она ищет прозрений за своими пределами. Сообщение от тебя пробуждает необходимость убедиться, что ты всё еще существуешь, поэтому вместо того, чтобы гулять по городу, я все утро сталкерю тебя в интернете. Как я тебя найду? По имени, хотя оно такое обычное, что я уже находила обе его части прикрепленными к паре других людей, каждый из которых теперь имеет косвенное отношение к моей идее тебя, из-за чего в итоге я забыла, кого я вообще желаю. Решаю поиграть: сколько букв надо набрать, чтобы гугл выдал твое имя. Боюсь вводить последние буквы, не хочу оставлять следы тебя на моем новом ноутбуке. Игровой автомат. Банан, лимон, вишенка: все прецеденты твоего имени становятся тобой, и я могу разместить их все внутри моего желания тебя. В интернете любовь — не нарциссизм, но его обратная сторона.
…в психике продолжает существовать утраченный объект. Любое отдельное воспоминание или ожидание, в которых либидо прочно связано с объектом, прекращается, перезамещается, и в нем происходит ослабление либидо{74}.
Зигмунд Фрейд. Скорбь и меланхолия.
Попробую искать по-другому, буду надеяться на подсказку. Поскольку мне кажется, что фотографии говорят о тебе больше слов — не то чтобы добровольно, — я ищу их. Этот переход от чтения к смотрению переносит меня в гуглкартинки, где я ищу фотографии, которым ты перепоручаешь свою идентичность. Ищу по имени, и все люди, с которыми ты его делишь, также смотрят в ответ, и мне приходится искать тебя в толпе. Твое имя влечет за собой несколько наборов лиц, одни отзываются на полное имя, другие — на сокращенное. Прокручиваю вниз и путаю твой аватар с чужим, похожим издалека на твой, но лицо на нем спрятано в тени, инвертированный негатив (очертания за твоей спиной на твоем фото — это окно).
Быть может, несчастливый амулет.
Филипп Ларкин. Дикий овес.
Среди чужих снимков я снова и снова вижу твое публичное лицо во всех его проявлениях, на всех одинаковый штамп производителя. У меня нет твоих фотографий. Один раз ты попросил сфотографировать тебя перед галереей (мы виделись в галереях — пространствах столь же безличных, как сетевое кафе или автобусная остановка). Я достала свой телефон. «Нет, — сказал ты, — на мой». Так проявлялось твое суеверие: ты не хотел, чтобы я завладела частью тебя. Фотография крадет душу, запирает призрака в механизме, если, конечно, вообще призрак и механизм — отдельные вещи. Я вернула тебе телефон, и, посмотрев на сделанную мной фотографию, ты ее удалил, сказал, что она тебя старит. Мне так не казалось. Некоторые люди существуют только в определенном возрасте. У некоторых стариков мальчишеские морщины; у некоторых девочек — лица женщин среднего возраста, ждущих своего часа. Что ж, мы наносим на наши лица всё, что только можем, и полируем их день за днем — они наши зеркала, поэтому должны сверкать — но они изнашиваются, как тряпки для уборки. Как бы там ни было, ты никогда не выглядел так, как ты «выглядел». Однажды мне нужно было тебя описать. Я ждала тебя в баре, но я могла ошибиться баром. Или, может быть, ты зашел и вышел? «Как он выглядит?» — спросил бармен, и я произнесла слова, которые подходили не больше, чем твоя внешность. Описать твою заурядную, количественно измеримую оболочку казалось предательством.
Морщины и складки на лице — следы великих страстей, грехов и осознаний, которые пытались до нас достучаться, но нас, господ, не было дома{75}.
Вальтер Беньямин. К портрету Пруста.
Пока я печатаю, ожог от кухонной плиты Л. начинает болеть. Может, из-за того, как я держу запястье; может, ибупрофен перестал действовать.
Не кликаю ни на одну из твоих фотографий. Сделай я это, мой компьютер бы запомнил и позволил тебе снова меня преследовать. Но даже если бы я кликнула — фотография не реальна. Я в порядке. Не вышла на связь. Держусь вымысла. В автобусе через Сербию, в поезде из Будапешта мне всё еще было важно суметь вызвать к жизни твой образ, особенно в моменты сложностей или скуки. В Париже, где у меня есть друзья (хотя они и не здесь), мне это нужно меньше.
All I want is a photo in my wallet[57].
Blondie. Picture This.
Еще ниже — ни одной новой фотографии тебя. Над столом Л. висит зеркало.
Смотрюсь в него, чтобы увидеть, как я выгляжу, когда смотрю на тебя. Я выгляжу, как человек, которому больно, но, может, так падает свет.
Почему я снова хочу обжечься?
Почему этот компромиссный результат разового исполнения принципа реальности так чрезвычайно болезнен, совсем не легко экономически обосновать. Примечательно, что эта боль кажется нам само собой разумеющейся{76}.
Зигмунд Фрейд. Скорбь и меланхолия.
9/10 мая
Вытряхиваю остатки мелочи из разных стран, ищу завалявшиеся евро, чтобы скормить их стиральной машине в laverie через дорогу. Монеток не хватает. Я всё
