Разрыв - Джоанна Уолш
Есть в этом что-то от похищения: пленник, ублажаемый похитителями, которых он терпит. Почему-то это гнетет. Хочу пересесть, но свободных мест нет. Отец играет с пустой игрушкой. Ребенок его игнорирует. Просыпается мать. Я кладу в рот дольку шоколада. Она смотрит на меня неодобрительно, достает из пачки еще одно печенье. Увидев кролика, которого нарисовал отец, она берет листок и начинает рисовать свой вариант. Ребенок с воем требует рисунок обратно. Отец вырывает листок у матери и возвращает ребенку. Ребенок делает вид, будто кидает что-то в мать, и она отклоняется, закрывая лицо руками.
Я держу путь на Париж, к знакомым мне людям, к знакомому языку. Самая трудная часть пути — странствие навстречу незнакомым словам, городам, валютам, прочь от смыслов — почти закончилась. Я сама поставила себя в трудное положение и сама же себя спасла. Для этого ты мне не нужен, но я никак не перестану думать, где ты сейчас. Ты не писал ни сегодня, ни вчера, ни позавчера — впрочем, это я оказалась без связи. Если ты даже писал мне, я не смогла бы прочесть. Всё еще надеюсь, что на вокзале в Мюнхене будет ловить вайфай. Я рассчитываю на возможность связи, и моя надежда стучит в ритме колес: а вдруг, а вдруг…
У меня осталась только пригоршня евро, но на пиво в вагоне-ресторане хватит. Здесь, пожалуй, я и проведу всю дорогу до Мюнхена.
× × ×
Путешествие — саспенс. Разве не в поездах встречаются незнакомцы? Поезд допускает поглядывания, подставляет себя историям, но мне редко удается узнать, чем все закончилось. Начало истории — это признание дистанции, дистанции между нами, измеренной неведением, которое порождает любопытство. Каждая история стремится к завершенности так, что дистанция и неведение переходят из состояния пассивного ожидания во что-то активное, пока стук колес поезда, обреченно влекомого вперед, создает нужный ритм. Впрочем, этот паттерн может существовать только в глазах смотрящего, пьющего пиво в вагоне-ресторане.
Разлука тянется, мне нужно ее как-то выносить. Вот я и начинаю ею манипулировать: преобразовывать разрыв времени в возвратно-поступательное движение, производить ритм, открывать языковую сцену…{62}
Ролан Барт. Фрагменты любовной речи.
Компания пятидесятилетних немцев навеселе угощает пивом девушку, с виду младше их вдвое, и кожа ее вдвое темнее. Загнав ее в угол дарёным напитком, они пытаются угадать, откуда она родом, говоря на английском, их общем языке. «Да, идет война с терроризмом, — говорит она, — но все не так уж страшно». «То есть можно и без паранджи? — смеются мужчины, донимая ее вопросами, подстрекая к признаниям. — А в Пакистане вы вообще пьете?» «В Европе я пью больше», — признается она. «Чем ты занимаешься?» — атакуют они. «Работаю в ООН, — говорит она, — я бы хотела вернуться, чтобы бороться с бедностью». Это им не нравится, они требуют деталей, пытаются уличить ее во лжи. Знает ли она, что такое бедность? «Неделю в месяц я работаю в поле с отцом». Она не та, за кого они ее приняли. И что им с этим делать? Как выбросить из головы ее — молодую и красивую, и к тому же решительную, умную, с активной позицией? Они отказываются принимать ее всерьез: «Не может быть, чтобы твой случай был типичным: много ли в Пакистане таких, как ты?»
Эти мужчины не похожи на борцов с бедностью. «У меня небольшой заводик», — сообщает главарь компании в красных штанах, с ноги открывший дверь в вагон-ресторан (он извинился перед девушкой, так завязалось их знакомство). «Я делаю паркет. И ламинат. Который похож на дерево». Он гладит поверхность стола из огнеупорного пластика. «Ведь это дуб?» — спрашивает она, почти уверенная в своем предположении. «Нет! — победоносно восклицает он. — Пластик!»
Весьма часто другой оказывается искажен благодаря языку{63}.
Ролан Барт. Фрагменты любовной речи.
Девушка уходит. Мужчины обсуждают ее на немецком. Я не знаю, что именно они говорят, но знаю, что они говорят о ней. И все-таки я завидую даже такому докучливому вниманию. Она их типаж?
Почему они выбрали ее как мишень для своих назойливых вопросов, скучных историй? Пакистанская девушка младше меня, но лицо ее покрыто акне, а между блузкой и джинсами ободок жира. Почему они выбрали не меня? (Неужели я ничем их не лучше?)
Небо затянулось тучами. Мы въезжаем в Северную Европу.
Через вагон-ресторан идет девушка в короткой юбке. Мужчины устремляют свои взоры на новую жертву. Они с наслаждением следят за тем, как она борется с чемоданом, пытаясь протащить его через узкий проход у бара. Она уходит быстрее, чем они успевают ее задержать. Рядом сидят еще две одинокие девушки. Теперь выбор падет на них? Или на меня? Или лучше мне завести разговор с одной из них? Нет. Пространство путешествия эротично. Здесь нет не-сексуальных соприкосновений.
Атопос <…> вовсе не мой тип{64}.
Ролан Барт. Фрагменты любовной речи.
«Не принимай это близко к сердцу, — сказал ты, — ты просто не мой тип». Тогда, может, я атипична?
«А у меня, кажется, типа нет», — ответила я.
(Конечно, ты хотел, чтобы я приняла это близко к сердцу.)
Появляются две женщины. Они подходят к трем оставшимся у бара мужчинам (их предводитель ушел вслед за мини-юбкой). Женщинам около пятидесяти, и они одеты по-девичьи, в яркие топы и укороченные брюки, одна целиком в желтом, другая — в белом.
И всё перевернулось.
Женщины заказывают
