Разрыв - Джоанна Уолш
Ты снял очки, сказал: «Ну конечно, я выгляжу на двадцать восемь».
Может и так, только ты не добавил: «Я просто дурачусь».
Останавливать мгновенье любовью — занятие для подростков. Такое не должно происходить в моем возрасте или твоем, но если происходит, то это комично. Как бы мы смогли преодолеть целую жизнь между нами, в течение которой каждый из нас понимал любовь по-своему?
Но подожди, что же это? Средневековые хроники?
В моих глазах среди пути земного?[51]
Земную жизнь пройдя до половины?[52]
Хроническое! (В школе хроническим называли что-то дрянное, но только мальчики — девочки следили за языком.) Хроническое! Не смеши меня.
Я буду хохотать, как Медуза, хотя в здешних водах они не водятся.
Теплая «живая вода» в моей бутылке. Делаю глоток, полная решимости терпеть до конца, но вода слишком серная на вкус. Я скорее готова состариться, чем допить ее. Может, в этом подвох — невозможно выпить достаточно, чтобы она подействовала?
× × ×
Иду вдоль реки от купален, встречаю кафе с открытой террасой и с видом на Дунай. Ем (снова!). Заказываю жареного карпа, потому что однажды ела его в Словакии много лет назад, выловленного из вот этой же реки, когда вода в ней еще была коричневой и, вероятно, слегка радиоактивной. Я разочарована. Что бы я ни заказала, это не то же самое. Завтра я уезжаю: у меня был только один шанс всё исправить. Вдобавок ко всему за столиком у меня за спиной скрипучий венгерский голос по-английски злобно шутит о цыганах, я оборачиваюсь, чтобы одарить говорящую презрением, но поражаюсь тому, насколько она молода и более того — красива той особенной, свойственной только молодым красотой: высокая, стройная, с темно-русыми волосами и ровными белыми зубами, в обрезанных, едва касающихся верхней части ее медовых ножек шортах и футболке с надписью МАЙАМИ (окажется ли она там когда-то?). Это та же девушка, что была на мосту, всё так же обращена лицом к своей не такой симпатичной подруге, чья навороченная камера лежит рядом с тарелкой. У красивой девушки модельная внешность: и девичье, и женское лицо одновременно, с щек уже сошла юношеская припухлость. Оттого, что она такая красивая и такая молодая, я особенно потрясена и осуждаю ее сильнее, чем если бы она была старше и некрасивее.
Когда я была здесь в прошлый раз, мне было столько же лет, сколько ей, а еще через бог знает сколько лет я снова вернусь в Будапешт, и у меня прибавится знаний и убавится внешности: компромисс. Я всего лишь материал, и время работает с ним вот так, в обоих направлениях. Избежать этого удела можно только в сказке: те умудренные девушки из книг — или просто мы не ждем от девушек многого? Когда я была здесь в последний раз, я должна была что-то да знать. Я получила диплом, в моей голове было полно вещей, которые должны были иногда изливаться из моего рта потоком речи, и по крайней мере некоторые из них должны были нести какой-то смысл, но какой именно — уже не помню. Столько времени проведено за разговорами, и я могу вспомнить само ощущение, но ничего из того, что говорила. Дело снова в этом промежутке — он делает это воспоминанием.
Теперь я говорю реже, и чем меньше слов вылетает, тем больше они значат. Стареть ужасно до тех пор, пока каждое отдельное словосочетание не начинает вмещать больше, чем предложение, которое содержит его. И наконец каждое слово — нагруженное воспоминаниями, чтением, опытом, — вызывает в воображении множество других, как узел с сотней ответвлений. Теперь у каждого слова больше выступов и они острее: твои слова теперь заметнее, ведь их стало меньше и приходят они реже, хотя ты всё еще мне пишешь. Как много слов у нас было раньше, а теперь мы стали односложными! И выделяется каждое: чем скуднее, тем различимее, они смещают фокус, затрудняют понимание того, как далеко ты от меня.
Не нужно больше слов, прошу, я больше не в том возрасте. Слова — для молодых.
× × ×
Мы — примитивные создания, летим на свет. На обратном пути суперлуние отражается в сферах уличных фонарей. Напротив дорогих прибрежных отелей сидят торговцы, увешанные КРУЖЕВНЫМИ СКАТЕРТЯМИ РУЧНОЙ РАБОТЫ, равнодушно смотрят на туристов, ужинающих на террасах гостиниц. Туристы оглядываются на них, спрятаться негде.
А потом шум, а потом вечеринки. Будапешт полон, полнее, чем если бы здесь были только местные жители. Я потеряла счет времени. Уже поздно. Должно быть — так и есть! — вечер субботы. Время наступает для каждого из нас с разной скоростью, но мы хотя бы сходимся в том, какой сегодня день недели. Люди приезжают сюда на девичники и мальчишники, чтобы потянуть время в этом просторном настоящем.
Видимое воочию настоящее{59}.
Уильям Джеймс. Психология.
На всех парах несутся в оседлую жизнь, торопятся состариться, назначить дату. А пока — разрядить обстановку дикостью, предопределенной ритуальной дикостью, внутри которой, однако, может случиться много непредсказуемого.
Разве может быть слишком поздно для меня — для нас — даже сейчас? Со мной по-прежнему столько всего происходит впервые, я до сих пор перехожу мосты, напрочь забыв, что уже на них была.
Мимо проносится лимузин. Из люка торчит верхняя часть тела девушки в белом атласном бюстгальтере, ее нижняя половина спрятана, как у куклы, по пояс утопленной в торте. Невеста на свадьбе или девичнике? Или ее подцепила мужская компания? Проезжая мимо, она протяжно кричит. От радости? От ужаса?
6 мая
А на следующее утро улицы пусты, мусорные баки на каждом перекрестке забиты пустыми бутылками из-под шампанского; еще больше бутылок выстроилось в очередь у каждого входа в клуб.
Мне нужно попасть на вокзал, чтобы успеть на поезд. Я не смогла купить билет на ночной поезд, идущий из Мюнхена. Немецкая железнодорожная компания требует бронировать билеты за неделю, а затем отправляет их на «террестриальный» адрес. Террестриальный? В каком веке, они думают, мы живем?
По моей платформе взад-вперед ходит девушка с мрачным лицом, одетая в рекламный щит, как в сэндвич. После первого мая в Афинах мне кажется, что она протестует. Потом я узнаю слово, написанное у нее на груди, то же, что видела в кондитерской. Да это же реклама! Давно я ее не видала, кроме рекламы казино и стрип-клубов в Софии. На
