Любовь пахнет понедельником - Соня Субботина
– Представляешь, она сказала, что я молодец и даже дала мне конфетку! – закончила свой рассказ Ева, когда они уже добрались до её подъезда. Её глаза горели. Складывалось ощущение, что угощению она была больше рада, чем успешно сданному экзамену.
– Могу представить, – казалось, что его улыбка смогла согреть морозный воздух вокруг. – Что ж… – он ещё колебался, рассказывать или нет, но очень хотел сократить количество тайн между ними. – Теперь, когда ты больше не вернёшься на эту кафедру, могу тебе рассказать… – Могло показаться, что он выдерживал драматичную паузу, но на самом деле очень хотел услышать голос Евы. Отсчитывал секунды, пока не услышал её звонкий и немного детский возглас:
– Что?! Не томи! – Она прислонилась спиной к двери подъезда, совершенно не думая о том, что та была очень холодной, а её куртка еле-еле закрывала поясницу.
– Экзамен ты сдавала моей тёте.
– Что?! – Ева решила предпринять ещё одну неудачную попытку всё узнать. – А на каких кафедрах меня ожидают ещё такие сюрпризы?
– Потом узнаешь, – Мира засмеялся. – Мы не любим это афишировать. Понимаешь, многие сразу начинают думать, что раз мы такая большая врачебная династия с большим количеством связей, то нам всё достаётся просто так. Якобы мне может быть уже давно пригрето местечко на одной из десятка кафедр. Или моя тётя причастна к этому автомату. Не хочу быть просто «учительским сыночком». Хочу добиться успеха наравне со всеми, без всяких поблажек и привилегий. Хорошо, что хоть родители ушли полностью в практику и у них никогда не было тяги к преподаванию.
Ева слушала, приоткрыв рот. Нет, она, конечно, знала, что такие врачебные, она не побоялась этого слова, кланы существуют. По сравнению с ними клан Вольтури мог показаться детскими игрушками. Знала, что пристраивать своего ребёнка куда-нибудь в больницу покруче или преподавателем на кафедру обычное дело. Как говорили её знакомые, у каждого патологоанатома есть сын, будущий патологоанатом. А у стоматологов… даже думать об этом страшно. Но впервые видела человека, готового отказаться от всего этого. Она прониклась безмерным уважением к Мире. Ева так часто разговаривала только о себе, что ценила каждое откровение своих друзей с двойной силой. Ей было приятно, что такой болтушке, как она, всё ещё могут доверять свои мысли и переживания, не боясь, что она случайно сможет сделать услышанное достоянием общественности. И в каждый такой раз ей хотелось быть искренней, безгранично искренней в ответ. Что ж, Мирославу, в отличие от Лизы, нервничать было можно, да и он не был похож на человека, который может пустить Илью Александровича на гистологические препараты, даже несмотря на тётю на кафедре.
– Зайдёшь? – с напускной небрежностью проронила Ева, чтобы скрыть дрожь в голосе, когда открывала дверь подъезда. – Я хочу кое-что рассказать, это надолго и о… – она сглотнула, – об Илье Александровиче.
Некоторое время они сидели молча. Тишину нарушало размеренное звяканье, с которым Ева размешивала сахар. Если бы она была русским шпионом, её бы по одному этому звуку вычислили, как в старом анекдоте, который ей когда-то рассказала в школе учительница технологии. Еве казалось, что она уже успела набраться смелости, но причины отложить откровение находились одна за другой. Полить фиалку, покормить Мармышку, вытереть разлитый чай, досыпать сахар в сахарницу. Мирослав терпеливо ждал, он никуда не спешил, только молча наблюдал за Евой и пил свой несладкий чай. Правда, чёрный кофе подошёл бы куда лучше под горечь этого момента.
– Сейчас или никогда, – Ева сделала глубокий вдох, подумала, что это как сорвать пластырь. Оп. Резко. Больно. Но нужно. – Я никогда не умела кратко рассказывать истории, поэтому начну издалека, и, возможно, это будет немного скучно, – она измученно улыбнулась.
– Во-первых, у нас до начала семестра ещё больше недели. Думаю, ты уложишься. А во-вторых, я не пропустил в этом семестре ни одной лекции, так что нудностью меня точно не испугаешь, – Мира попытался хоть как-то разрядить обстановку.
– Это началось ещё летом, мы с друзьями ходили по клубам. Я пыталась забыть своего Илью, но в итоге попала к другому Илье, Илье Александровичу, прямо в объятия, – Ева горько усмехнулась. – И не только в объятия… в общем… мы переспали. Прямо в туалете клуба. Я была очень пьяной и… кажется, он что-то подсыпал в мой коктейль. Я почти ничего не помню с той ночи, но я тоже хороша. Столько выпить и начать заигрывать с незнакомцем… но кто же знал…
Речь Евы оборвалась. Она посмотрела на потолок и часто-часто заморгала, чтобы не заплакать. Подумала, что это признание оттолкнёт Мирослава. Её образ примерной девочки-отличницы трещал по швам, обнажая нежную кожу, каждое прикосновение к которой отзывалось адской болью. Она чувствовала себя уязвимо. Пока не думала о произошедшем, даже не осознавала, насколько легкомысленным было её поведение в прошлом. Если бы у неё была машина времени, то она бы приковала саму себя дома к батарее и не стала бы никуда выпускать. И дело было не столько в желании избежать неприятностей в институте, сколько сохранить свою репутацию в глазах парня, сидящего напротив и пьющего крепкий чёрный чай без сахара, такой же горький, как послевкусие произошедшего летом. Хотя если бы не было произошедшего летом, то и всех отработок и встреч с Мирославом тоже могло бы и не быть.
Ева снова почувствовала себя глупой, наивной, мерзкой и грязной. Она колебалась, рассказывать или нет, что Илья Александрович не был единственным парнем, с которым она уединялась в туалете клуба этим летом. Не хотела окончательно убивать свой милый образ в голове Миры. Но решила, что утаивать подобное было не совсем честно по отношению к нему, поэтому всё же призналась и в этом.
Мирослав погладил Еву по руке, пытаясь её немного успокоить. Говорить ничего не стал, потому что видел, насколько тяжело ей даётся этот рассказ. Он боялся разрушить ауру искренности, витающую над ними, как будто та могла лопнуть, как мыльный пузырь. Но Ева уже зашла слишком далеко, чтобы какая-нибудь мелочь могла нарушить её планы. Его самые ужасные предположения начинали оправдываться. Более того, всё оказалось ещё хуже, чем он мог предположить. Он понимал, что у Евы были скелеты в шкафу и они не были связаны с её любовью к анатомии. Он перечитал её стихотворение сотни раз, но так и не понял главного
