Господин Моцарт пробуждается - Ева Баронски
Теперь от волнения он задыхался. Постоял перед дверью. Нельзя являться в таком виде. Открылась дверь, он испугался, но вышла всего лишь старая дама с палкой, кисло оглядела его и демонстративно закрыла дверь.
А что, если он ошибся и только вообразил, что она посмотрела на него благосклонно? Может быть, она его вообще не узнала. Или с кем-то спутала. Она. верно, снова накричит на него и прогонит. Разве хочется снова такого позора? Он в последний раз посмотрел на черные кнопки звонков с углублениями в середке, медленно развернулся и перешел обратно на тротуар. Остановился. Поднял глаза на дом.
Волшебная мелодия, словно наперекор, пела всё громче и делилась на несколько голосов, пока не превратилась в призывно звучащий оркестр. Вольфганг расправил плечи, вернулся к двери и положил палец в черное углубление.
Пять тактов спустя прожужжал домофон, Вольфганг вошел и стал медленно подниматься по скрипучим ступенькам; остановился и посмотрел вверх в круг лестничного проема, но ничего не увидел, кроме млечно-белого светового шара и резко сходящейся спирали перил.
Из щелки двери выглянула полная длинноволосая блондинка. В тепловатое чувство примешались облегчение и разочарование.
— Простите, я… ищу одну даму, проживающую здесь, дома ли она? Вчера я встретил ее, а сейчас принес ей подарок…
— Для Анджу? О’кей. Передам ей вечером, когда придет, — она недоверчиво высунула руку из-за двери.
Вольфганг крепко сжал обеими руками толстый шнурок от бумажной сумки. Эта баба, верно, и есть та прислуга, о которой говорил Йост, а значит, слишком простого рода, чтобы отнестись к такому предмету с необходимым тщанием.
— Может быть, мадемуазель, вы разрешите мне самому отнести это к ней в комнату, мне было бы приятно написать ей несколько строк, раз уж мы разминулись.
— Ну уж, не знаю… Вы вообще кто?
— Меня зовут Вольфганг Мустерман.
— Мустерм… — остальное потонуло в хохоте. — Мустерман? Такие бывают? Ну и фамилия! — Она подняла взгляд на Вольфганга, глаза у нее были мокры от смеха. — Сорри, просто, знаете… я вас тут никогда раньше не видела, и… — она показала на пакет, — а там у вас что?
— Тухлый сыр и мокрая жаба, стало быть, нужно нести аккуратно, чтобы последняя не съела первый.
Женщина уставилась на пакет, а потом медленно осмотрела Вольфганга с ног до головы. На миг ему стало неловко, потом он вспомнил, что костюм его безупречен, и туалет тоже проделан был обстоятельно. Осознав наконец, что все сомнения в уместности его облика происходят единственно от его новой жизни, он шагнул вперед.
— Так вы позволите?..
Она беспомощно уступила дорогу.
— Прямо и налево.
— Спасибо, я здесь бывал.
— Не знаю, может быть, у нее заперто.
Вольфганг нажал ручку, дверь открылась, и он смело вошел, хотя желал бы на миг замереть и впитать атмосферу той незабываемой первой комнаты. Сейчас было светлее, чем тогда, солнечнее, на кровати лежало канареечно-жёлтое покрывало.
Он чувствовал на себе взгляд служанки, поэтому без колебаний шагнул к стеклянному письменному столу и взял лист бумаги.
Когда он вышел из дома, за ним увязалась легкая меланхолия и упрямо поплелась следом. Оставалось еще полдня, ничем не заполненных, и время непривычно тянулось. Вольфганг думал было навестить Либермана, но не было ни малейшей охоты. Возвращаться домой к Петру не хотелось ни в коем случае, мрачная теснота квартиры невыносима, а уговоры Петра только портили настроение. Он решил проверить тоску на прочность и пройтись до центра пешком: наверняка по дороге попадется что-нибудь, что его развлечет. В конце концов, еще не все потеряно, он, верно, хотя бы наполовину угадал ее вкус — иначе и быть не могло, ведь чашка — само изящество и роскошь. И теперь она, разумеется, пригласит его на обещанный чай — или пойдет с ним в кофейню, если домашний визит покажется ей неприличным.
Проходя мимо пекарни той же гильдии, что раздавала скидочные карты с булками-рожицами, он решил взять кусок фруктового пирога, полез в рюкзак за карточкой и нашел листок с адресом агента. Он подумал о Петре и Клишевском, о концертном турне, и, глотая бисквит с абрикосами, рассудил, что разумно и правильно будет использовать время, и прежде чем предаваться амурам, вспомнить свои обязанности и позаботиться о насущном. С чувством сытости и добропорядочности он разгладил записку Петра.
Агент с готовностью провел Вольфганга в кабинет, придвинул стул и представился:
— Фридрих Бангеман. Спасибо, что пришли, время поджимает, знаете, пока все оформишь…
Вольфганг кивнул, хотя ничего не знал, и с благодарностью взял предложенную чашечку кофе.
— Господин Клишевский и господин Либерман говорили мне о вас как об исключительно талантливом, виртуозном исполнителе. Может быть, в дальнейшем мы сможем сотрудничать. Вы не могли бы представить рекомендации?
Вольфганг отпил глоток, улыбнулся и промолчал.
— Возможно, есть записи? Демоверсии?
— Я с удовольствием что-нибудь сыграю, если пожелаете.
— Вы раньше работали за границей?
— Я, хм-м, разумеется, да, конечно.
— Вы не могли бы рассказать о вашем образовании и профессиональном опыте? Где вы учились? Где выступали?
— Что ж, я учился, разумеется, меня учил отец, все время, с трех лет, мы разъезжали с концертами, ездили даже во Францию, и к итальянцам — до самого Неаполя.
— Отец. Так-так.
— Разумеется, отец. Он был выдающийся музыкант, хотя, конечно, и не мог отделаться от старых привычек, но знаете, у отцов и детей споры всегда и везде одни и те же, правда? Чтобы увидеть новое, нужно уйти от старого.
— Тогда, вероятно, его имя довольно известно?
Вольфганг чуть не проговорился, но вовремя опомнился.
— Ладно, может быть, вы подумаете о нашем предложении, господин Мустерман, а пока надо разобраться с этим турне. Пожалуйста, заполните бланк, а еще — мне нужен ваш паспорт.
— Паспорт?
Агент оторвался от бумаг и посмотрел на него.
— Да, паспорт, удостоверение личности.
— Это так уж необходимо?
— Послушайте, господин Мустерман, я с некоторых пор ни за что не берусь, пока не увижу паспорт каждого музыканта. Пожалуйста, не поймите меня неправильно, я ничего не имею против вас лично, но у меня всякое бывало. Так что, если вам не трудно…
Вольфганг встал и взялся
