Тоска по окраинам - Анастасия Сергеевна Сопикова
И она прыгнула, написав ему какую-то чушь, – и получила теплый ответ. А.М., настоящий А.М. был лучше, чем во сне, а снился он часто. Он трогательно называл ее Настик – боже мой! Он спрашивал, как она живет, и припоминал их веселые совместные деньки «from four years ago». «It’s actually five»[25], – поправляла она и подхватывала его восторженный тон, расхваливая его, называя лучшим другом, окунаясь в море ностальгии, но всё же внутренне напоминая себе, что это всего лишь роль. Можно было сказать ему, что Анастасия had a real thing about you[26], но ни в коем случае нельзя было показать, что происходит сейчас, сколько она думает о нем и как надеется на него; какую, в конце концов, благородную роль спасителя вдруг ни с того ни с сего она ему уготовила.
А.М. и сам помнил много; его преувеличенная теплота даже насторожила. «Ну что ж, – остановился он в какой-то момент, глубоко за полночь. – Ты же теперь big girl, married and so on[27]». «Ах, – с готовностью ответила она. – To be honest, I think I can be with you…»[28] – начала она и тут же запнулась. От недостатка практики она ляпнула, что, честно говоря, могла бы быть с ним, – вместо того чтобы проверить, может ли она быть искренней в разговоре. Но А.М. ничего не заметил, растекаясь восточной патокой: господи, милая, развод – это так грустно! Но всё будет perfect, perfect[29].
«Конечно, будет, – подумала она. – Если ты мне поможешь».
* * *
А.М. все-таки заполнил мир – впустить его теперь было легче легкого. Отправляясь на работу, можно было послушать песни, связанные с ним; прогуливаясь в центре, позволять А.М. смотреть ее глазами и представлять, что она ему скажет. «Это Невский проспект, главная улица города». «Это Дворцовая площадь, это Дворец, тут Эрмитаж…» Как прекрасно А.М. смотрелся бы в Эрмитаже! Как чудесно можно снять его в античном зале – его, полубога в свитере крупной вязки, смотрящего в окно, с руками, скрещенными на груди. Его сила, мощь, сияющая красота – на фоне античной гармонии аполлонов.
Работа, впрочем, тоже никуда не исчезла. Примерно треть суток по-прежнему занимали звонки, заказы, протекшие краны и невыплаченные премии. Но и между ними умудрялся втиснуться А.М. – ему очень понравилось бы ходить между полками и макетами, он не отказался бы от пирожных из кондитерской напротив, и кофе А.М. тоже пьет, и смущенно курит, натянув капюшон и аккуратно стряхивая пепел в урну.
Господи, а что было бы с почти-бывшим-мужем, если бы он увидел их здесь! Пришлось бы знакомить, им бы предстояло здороваться за руку, и почти-бывшему-мужу никак не отвертеться от рассматривания А.М. А.М. выше почти-бывшего-мужа и шире в плечах. Почти-бывший-муж не сможет не заметить красоту его аристократичных рук с изящными пальцами – в противоположность собственным красноватым короткопалым ладоням. У А.М. гладкое лицо и идеальная белоснежная улыбка – у почти-бывшего-мужа оно мятое, испещренное морщинами и клочковатой щетиной.
Нет-нет-нет, А.М. и в подметки не годится почти-бывшему-мужу. То есть наоборот. Конечно, наоборот. Более того, почти-бывший-муж сразу понял бы, с чем она привыкла иметь дело – с молодыми, ослепительно красивыми и отчаянно галантными (а в этих мечтах А.М. непременно приезжал бы с охапкой цветов и подхватывал ее на руки – по-другому ей не достать до его щек, чтобы наградить троекратным южным поцелуем). А его, почти-бывшего-мужа, объекты никогда не бывали прекрасны: сельская училка с пустыми глазами в жабрах, огромная треугольная голова и короткие руки; желтая проститутка с отвислой жопой и короткими ногами; зечка с ногами-штангенциркулем, скрещенными в коленях, с большим глупым ртом и птичьими глазами навыкате, в грязных дешевых тряпках, с гнилыми зубами. И все они – никто, грязь из-под ногтей.
А он, А.М., – принц. Принц для принцессы.
Задумываясь о счастье, она вдруг ловила себя на мысли, что редкие его проблески, моменты чистой радости никак не были связаны с бесконечными любовями. Секс – да, это хорошо, но после него следовала смертная тоска, скука и даже тошнота, если любовник был случайным и надолго задерживался в квартире. Свидания, поцелуйчики, улыбочки – да, но всё это было отравлено будущим расставанием, подозрениями, тоской неизбывного одиночества. Всё всегда было недостаточным, как будто она пыталась достать до самого дна и насытиться этой их любовью и обожанием если не навсегда, то хотя бы надолго – а ей недодавали, бесконечно недодавали, и в конце концов она уходила обиженная, злая и разочарованная в очередном увлечении.
Как с мужем. С почти-бывшим-мужем. В первые месяцы их ро-ма-на он влетал к ней с охапками сирени, кидался обнимать и расцеловывать – и это было бы похоже на счастье… Но он сразу излучал свою радиацию: обзывал официанта «идиотиком», ругал подачу блюд, зачем-то рассказывал о платьях короткорукой женщины, пока они прогуливались вдоль Фонтанки, плел какую-то чудовищную ерунду и заставлял ее подлаживаться к своему тону. И это уже было отравленным, уже тогда было вредным и обреченным на провал. Потом они сидели у него на крыше, он укрывал ее своей зимней курткой и однажды, долго собираясь с духом перед этим, вдруг выпалил свое предложение: жить вместе. Но оно тут же упало в пропасть разочарования: это не сейчас, это потом, это надо снять квартиру, это ой деньги-деньги-деньги… И потом, в одну летнюю ночь, когда они гуляли, а потом долго-долго качались на качелях для двоих, он предложил ей выйти замуж – и тут же, не дожидаясь ответа, начал травить, портить, мазать дерьмом: пышных свадеб не надо, в загс нужно идти, избегая очередей, деньги-деньги-деньги…
Всюду нависали тени: крючконосая тень, луноликая тень, которая лезла во все дела, какие-то друзья и знакомые, ненавидевшие ее, настоящее зазеркалье. Отравлено было всё – с самого начала, и когда ей устроили настоящий ад – со швырянием столов и стульев, криками, истериками и тупым, мерзким, холодным отчаянием, –
