Тоска по окраинам - Анастасия Сергеевна Сопикова
Она не видела А.М. несколько лет – но иногда вспоминала, когда на глаза попадался «Брат», когда слышала песни «Наутилуса» или даже просто шла мимо грузинского ресторана. В Петербурге грузинские рестораны попадаются через каждые сто метров, вспоминать приходилось часто, – поэтому, говоря иными словами, А.М. порой не выходил из ее головы, как фантом, всегда готовый подхватить на руки и унести в свой безопасный мирок. Она поминала его, когда было плохо, а плохо с почти-бывшим-мужем в последнее время было всегда. Один раз ей случилось сильно напиться, в такси бил озноб, и она пришептывала фамилию А.М.: «-дзе, – дзе, – дзе». Почти-бывший-муж, к счастью, ничего не заметил, свалил ее дома на диван и был таков – жена женой, а веселье по расписанию.
Чем паршивее становилось с мужем, тем ярче сиял образ А.М., тогда еще где-то на задворках сознания. «Как-то там А.М?» – думала она, заходя в его соцсети и листая фотографии: всё тот же аккуратный профиль со вздернутым носом, медвежьи глаза, уже обложенные тенью усталости, теперь уже щетинка над толстыми губами. А.М. наверняка проигрывал почти-бывшему-мужу в уме и таланте – но вот, например, посмотрите, какие у него красивые руки, с длинными ровными пальцами, с неизменным серебряным кольцом на безымянном пальце. «God bless», – пояснял он, когда кто-нибудь путал кольцо с обручальным. А.М. был странным: больше всего на свете любя рассуждать про cars, bitches и какие-нибудь волейбольные команды, он никогда не снимал своего God bless, а в комнате развесил листов двадцать переписанных от руки стихов по-грузински – скорее всего, даже собственных. Тогда А.М. предлагал их почитать – она почему-то отказалась; ей хотелось, как, впрочем, и всегда, впечатлять самой, а слушать и задавать вопросы она никогда не умела. «Может, поэтому ничего не получилось с мужем?» – вздыхала она.
Теперь А.М. имело смысл «актуализировать», вытащить из небытия. Делать это было страшновато: велик шанс слишком крепко увязнуть в этой фантазии, и разочароваться, и снова тогда бежать к почти-бывшему-мужу, утирая на ходу сопли. Она слишком хорошо осознавала, что А.М. хорош только в качестве миража, дивного ослепительного миража, который при ближайшем рассмотрении – а если зайдет далеко, то придется рассматривать его вблизи, – наверняка окажется плоским, неинтересным и абсолютно чужим созданием.
Или нет?
* * *
Оцепенение не спадало, жизнь шла по накатанной, но к марту какой-то просвет – в буквальном смысле просвет – появился. По утрам ее стало будить яркое-преяркое солнце – светило прямо в затылок; в такой компании было приятнее и натягивать колготки, и греть воду в сломанном чайнике, и сооружать какой-никакой завтрак, и особенно выходить из дома. Хотя термометр за окном стабильно держал отметку в минус пять, природа уже повернула к весне – и на душе стало легче. К Анастасии пришло всегдашнее ее настроение дурных времен: сейчас мы очистимся, сейчас сбросим с себя всё это старое, сейчас перестроим быт, – и будем жить по-новому, совсем по-другому, как еще никогда прежде. Жечь электричество и наслаждаться процессом горения.
С таким подходом было веселее: выяснилось, что в трех шагах от дома продают вяленую хурму – огромную, сладкую и очень дешевую, что в другой стороне есть магазин исключительно правильных продуктов, что вот-вот можно будет бегать на залив, да и вообще бегать и гулять. Доморощенные эксперты-психологи говорили, что бег должен убивать «ломку» по болезненным отношениям, то есть выгонять все мысли о почти-бывшем-муже, их мягком длинношерстном песике и манной кашке по утрам.
Хотелось понемножку обновлять всё кругом – и джинсы, так неудачно истершиеся на заднице (с собой в «ссылку» она забрала едва с десяток вещей, и теперь чуть ли не каждый день ходила в одном и том же), и рубашечки, и сережечки, и чехол для старого планшета, с которого она читала книжки, и чашечки для хорошего чая… Дешевые китайские сайты невовремя прикрыли – в Китае появился какой-то новый грипп, почта угрожающе рекомендовала ничегошеньки пока не заказывать – временно, временно, – и Анастасия не сомневалась в том, что даже какой-нибудь несчастный чехол для планшета ей сейчас не придет.
А.М. объявился не сразу. На А.М. нужно было покамлать – то есть сначала довести до абсурда свою призрачную симпатию. Она очень старалась: пыталась вспомнить его медвежьи поцелуи, дорисовать ему корону, вообразить – за неимением богатого общего прошлого, в пику почти-бывшему-мужу – их ослепительное будущее. Они выглядели почти одинаково, как брат и сестра, и ослепительно хорошо смотрелись вместе: он – белозубый и улыбчивый, огромный парень в белом свитере крупной вязки, она рядом – тоже черноглазая, черноволосая, радостная, в томатно-красном. Она была похожа на его мать, и А.М. это знал, и, наверное, подсознательно тянулся к ней, пытался открыть то, что не открывал другим. «You’re nothing like other girls, – говорил он в их последнюю встречу. – With you I do kinda… kinda open my soul».[24] И это была правда: они открывались навстречу друг другу, плывущие в холодном балтийском море южные дети.
Постепенно образ А.М. восстанавливался в сознании, делался выпуклым и объемным. Нужен он был, чтобы вытеснить почти-бывшего-мужа – с его замашками, с его отчаянием, грязью и беспросветностью. И если поверить, если влюбиться в этот тщательно создаваемый образ А.М., если заново им увлечься, – от этой грязи можно будет отмыться, она будет почти не страшна.
Так она думала поначалу.
А потом вдруг выяснилось, что она и заигралась, и не забыла почти-бывшего-мужа. Все-таки он был еще поблизости, временами раздирал ее рану, ходил с виноватым видом и тоже что-то такое сулил – покаяние, очищение, обновление. Теперь она внутренне разрывалась между ними: по левую руку сидел грузинский князь А.М., море-горы-солнце, горящие глаза. По правую руку оставался почти-бывший-муж – и все нелестные, горькие, ненавистные мысли, которые сплелись в клубок над его головой. «Вчера отмылся от говна, а уже корчит из себя», – раздраженно думала она. «Стареющий, лживый, жадный, трусливый, подлый, самовлюбленный, завистливый…» Его чаша, как ни крути, была практически пуста – и всё же удивительным образом перевешивала, перевешивала, неминуемо перевешивала чашу А.М.
Между работой и домом,
