Голец Тонмэй - Андрей Васильевич Кривошапкин
– Бери какую-нибудь посуду или что-нибудь там…
– А для чего это? Зачем? – удивляется старик, медленно поднимаясь.
– Оленя специально на поводу привел вчера для вас. Его заколол. Шкуру снимем и разделаем тушу.
– О-о-леня?! – вскричал Дэгэлэн Дэги. – Это правда?!
Тонмэй возглас старика оставил без ответа, встал и вышел.
– Тогда втроем пойдем. Чалмы[65], печень, боста[66], кровь… Как давно их не пробовали… Какая благодать. Собирайся, и ты, Чимчэн, нам поможешь, – старик обернулся к бабке.
Пока старики подходили, Тонмэй быстро сдернул с оленя шкуру. Для него это привычное дело. Отделил ноги с камусами. Наконец подошли старик с бабкой. Часто моргая, ошалело глядят. По их глазам видно, что они не верят своему счастью. Неуемная радость засветилась на их лицах. Принялись очищать внутренности оленя. Всю кровь деревянной кружкой перелили в мешок из рыбьей кожи. Как таковой подходящей посуды у них не оказалось. А рыбья кожа удобна и надежна…
У оленя все съедобно. Ничто не выбрасывается. Тонмэй в приподнятом настроении. Этого добра старики не забудут, пока живы. Мясо сохранится надолго. Осень же.
Бабушка Чимчэн поспешила в илуму, унося печень и чалмы. Тонмэй всю тушу разрезал по частям. Все завернул в шкуру и понес к илуму. Прихватил и голову. Дэгэлэн Дэги повеселел. Он, спотыкаясь, понес кровь в мешке из рыбьей кожи. «Сыбая[67] отведаем. Давно не ели», – мелькнула у него в голове радостная мысль.
В илуме бабушка уже зажарила на углях печень, а в котле варились внутренности. Тонмэй отдал должное сноровке бабушки Чимчэн. «В таком преклонном возрасте она, а как проворна», – удивляется бывалый ламут.
Они оба жизнь прожили в мире и согласии. Не бранились. Каким бы словоохотливым и остряком ни был Дэгэлэн Дэги, бабушка Чимчэн умела приструнить его. Все его выходки высмеивала в песнях, на ходу сочиняя их. Слова песни остро распекали его, но он не обижался, продолжая по-прежнему балагурить.
«А ты у якутов когда жил, таким же веселым шалопаем был?» – иногда, лежа в пологе рядом, выпытывала старушка. «Мои слова никто не понимал, и я их не понимал», – отвечал Дэгэлэни Дэги. «Но жили же вместе?!» – «Ну жили, куда деться-то». – «Слушай, родной, а ты не изведал тогда хоть одну якутку?» – «Не говори ерунды. Давай лучше поспим…»
Дэгэлэн Дэги, каждый раз, как только Чимчэн заводила речь о якутке, быстро замолкал и торопливо уходил из илуму, ссылаясь на незаконченные дела по домашнему хозяйству. Чимчэн вослед азартно хохотала…
* * *
Эку, мать Нелтэк, допоздна подбрасывала в очаг дров. Горящие угли, встрепенувшись, в мгновение ока вспыхивали белым пламенем. Внутри илуму вновь становилось светло. Энергия горящего очага непостижимым образом передавалась обитателям илуму. Ободренные теплом и светом, они вновь и вновь говорили об отце.
– Ама вот-вот вернется. Мне кажется, что он едет и приближается к нам, – оживленно бодрится Илкэни.
Мать есть мать. Она рада тому, что сын не падает духом.
Одобряюще говорит ему:
– Чую, ама сам торопится скорее добраться до нас.
Тут Илкэни прав.
Нелтэк больше молчала, только прислушивалась к тьме, облепившей со всех сторон илуму. Ей казалось, что ночная мгла представляет собой некое аринка – чудовище. От одной этой мысли ей становилось страшно. Она при всем желании не может себе представить любимого отца, поглощенным этой тьмой.
– Мне боязно, эне, – не выдержала она и всхлипнула.
– Не плачь, дочка. Ты же старше братишки. Посмотри, какой он сильный, – подбадривает Эку Нелтэк.
Илкэни от похвалы мамы приосанился. Ему приятно слышать такое о себе.
– А я привыкла всю жизнь поджидать его у очага, – между тем продолжила мать – Он – наш кормилец. Никто для него зверей не завязывает, чтоб он приехал и без труда добивал их. А звери дикие, ловкие и быстрые. Их не догнать своим ходом. Вашему ама[68] приходится проявлять выдержку, сноровку и терпение. Бывало и такое, когда я ждала его возвращения несколько дней и ночей во вьюжные смерчи, пургу и холод. А сейчас до холодов еще далеко, снегу даже не выпало, еще солнце греет, правда, не так тепло, как летом, потому, поверьте, я не тревожусь, он вернется.
Эку, мать Нелтэк, хочет подбодрить детей. Только она одна знает, насколько опасен каждый отъезд мужа на охоту. Она в свою девичью пору сама охотилась, много одна моталась по тундре. Все тяготы кочевой жизни знает изнутри.
Сейчас ранняя осень. Снега нет еще. До первых ранних заморозков еще есть время. В эту пору кочевых ламутов поджидает одна опасность. Это медведи – абага. Ночи темнее погасшего угля. Медведь сливается с тьмой. Охотник в темноте ничего не заметит и может угодить прямо в лапы зверя.
Эку, зная это, переживает за Тонмэя. Отчаянный он и упрямый. Знает она и добрую душу мужа. На это больше надеется. Он не позволит себе безрассудные поступки. Про детей и семью не забудет. Обо всем этом только думает. Детям рассказывать не время.
– Эне, знаешь, о чем я все время думаю сейчас? – вдруг спросила дочь.
– Нет, не знаю, ты же не говоришь.
– Из моей головы не выходит сон, который приснился брату. Я почему-то боюсь этого сна. Иракурука нет с нами. И ама почему-то не возвращается…
– О плохом не думай. Сны напрямую не сбываются. Они обо всем иносказательно говорят. В этом сне Илкэни нет ничего тревожного.
– А они оба, ама и Ирукарук, кочевали в пучине снегопада…
– В жизни прямо ничего не бывает. Отгадка иногда сама о себе заявляет. А вот с ама ничего плохого не будет.
Тут обе женщины заметили, как Илкэни, свернувшись, спокойно спит.
Вскоре затихла под одеялом и Нелтэк.
Эку бодрствовала долго, пока сама незаметно не уснула.
Ее разбудил громкий лай Мойто. Эку раздула тлеющие угли, подкладывая стружку.
– Мойто залаял! – вскричал Илкэни и вскочил наружу.
Мойто между тем непрестанно лает. Голос у него звонкий и сильный.
– Ама, что ли, приехал? – подала голос из полога Нелтэк.
– Пока его нет. Да вот Мойто зря лаять не будет. Однако едет ама.
Уркэпэн[69] приоткрылся, появилась голова Илкэни.
– Мойто виляет хвостом. Почуял, видно, как подъезжает ама, – быстро заговорил он и снова его голова исчезла.
– Ама-а! Ама приехал! – радостно завопил юноша.
Эку, мать Нелтэк, и сама дочка услышали ровный стук оленьих копыт.
– Не спите, что ли? – раздался такой родной голос отца.
– Мойто залаял и разбудил нас, – откликнулся радостным голосом Илкэни.
Вскоре оба зашли в илуму. Тонмэй прошел к своему месту и
