Назови меня своим именем - Андре Асиман
– Однажды после тенниса. Я коснулся тебя – пытаясь показать, что ты мне нравишься. Но ты так отреагировал, что я почувствовал себя каким-то растлителем, и решил держаться подальше.
Лучшие мгновения мы проводили днем.
После обеда я шел вздремнуть – как раз когда разливали кофе. Потом отобедавшие с нами гости уезжали или просто ретировались в гостевой дом, а отец либо шел к себе в кабинет, либо ложился отдохнуть вместе с матерью, поэтому к двум часам дня в доме – и, казалось, в целом мире – царила абсолютная тишина, время от времени нарушаемая воркованием голубей или инструментами Анкизе. Мне нравилось слушать, как он работает, и даже когда порой меня будили звуки молотка, пилы – а в среду днем, по обыкновению, – шум точильного камня, на котором он обрабатывал ножи, – я все равно ощущал бесконечное спокойствие и умиротворение, как годы спустя, когда в ночи услышал вой туманного горна на полуострове Кейп-Код[68].
Оливер любил оставлять окна и ставни распахнутыми, так что только вздымающаяся на ветру полупрозрачная занавеска отделяла нас от внешнего мира. Он считал, что закрываться от солнечного света и столь сногсшибательного вида из окна – настоящее преступление, особенно если не живешь здесь постоянно. Подножия холмов в долине словно утопали в поднимающемся с земли оливково-зеленом тумане: подсолнухи, виноградники, лавандовые поля и смиренные, приземистые оливковые деревья, которые, ссутулившись, точно корявые дряхлые чучела, заглядывали к нам в окно, пока мы лежали обнаженные на моей постели. В воздухе – запах его пота, который был также запахом моего пота, рядом со мной – мой мужчина-женщина, чьим мужчиной-женщиной был я, и повсюду – аромат ромашкового стирального порошка Мафальды, которым пахла послеобеденная жизнь нашего дома.
Я оглядываюсь на те дни и не жалею ни об одном из них; не жалею ни о рисках, ни о стыде, ни о полном отсутствии дальновидности. Лирическая картина: солнце, плодородные поля, густо заросшие высокими растениями, гнущимися под беспощадным послеполуденным солнцем, скрип деревянных половиц в доме или легкий скрежет глиняной пепельницы о мраморную поверхность стола. Я понимал, что наше время на исходе, – но не смел измерять его, будто знал, куда ведет меня дорога, но отказывался смотреть на указатели.
Именно тогда я намеренно перестал бросать хлебные крошки, которые помогли бы мне вернуться домой; вместо этого я просто их съел. Он мог оказаться настоящим подонком; мог изменить меня, погубить навсегда, а время и сплетни в конце концов уничтожили, начисто выпотрошили бы все, что было между нами, – так, что не осталось бы ничего, кроме рыбных костей. Возможно, я буду скучать по этому дню, возможно, меня ждут другие, намного более прекрасные дни, но так или иначе я всегда буду помнить, что в те послеобеденные часы наслаждался каждой прожитой минутой.
Проснувшись как-то утром, я увидел темные, плотные облака, низко летящие по небу над городом Б. Я точно знал, что это значит: близилась осень.
Несколько часов спустя облака полностью рассеялись, и погода, как бы извиняясь за свою шалость, спрятала все намеки на осень, в конечном счете подарив нам один из лучших дней лета. Однако я все же прислушался к ее предупреждению и, словно присяжные, услышавшие неприемлемые доказательства до того, как они были изъяты из дела, внезапно понял, что время мы берем взаймы, и всю нашу жизнь – тоже, и что кредитное учреждение взыскивает с нас очередной платеж именно тогда, когда мы меньше всего к этому готовы, когда хотим взять в долг еще чуть-чуть.
Мне вдруг захотелось навсегда запечатлеть его образ в своей памяти, и, словно собирая объедки с нашего стола и пряча их в свою норку, я, к собственному стыду, составлял список: камни у моря, откос Моне, постель, скрип пепельницы. Камни, откос, постель… Мне хотелось быть как солдаты в фильмах, которые, израсходовав патроны, выкидывают оружие, словно оно им больше никогда не пригодится; или как беглецы в пустыне, которые не экономят драгоценную воду, а уступают своей жажде и, залпом осушив флягу, ее выбрасывают. Но вместо этого я собирал и складывал в памяти опилки воспоминаний, дабы в дни холода и тоски разжечь их и вернуть тепло. Я неохотно обкрадывал свое настоящее, чтобы выплатить долги, нажитые в будущем. А это, я не сомневался, такое же преступление, как в солнечные часы закрывать ставни на окнах.
Однако еще я знал, что, как говаривала суеверная Мафальда, готовиться к худшему – это самый верный способ предотвратить его наступление.
Однажды ночью, когда мы пошли на прогулку и Оливер напомнил, что скоро вернется домой, я вдруг осознал, насколько бесполезной была моя мнимая дальновидность. Бомбы никогда не падают в одно и то же место, но эта, несмотря на все мои предчувствия, попала точно в мое укрытие.
Оливер уезжал в Штаты во вторую неделю августа. В первых числах он сообщил, что хочет провести три дня в Риме и обсудить со своим итальянским издателем окончательный черновик рукописи, а оттуда полетит домой. Не хочу ли я присоединиться?
Я согласился. Не нужно ли мне сначала спросить разрешения у родителей? Нет необходимости – они мне ни в чем не отказывают. Да, но не подумают ли они?.. Не подумают. Услышав, что Оливер собирается уехать раньше и провести несколько дней в Риме, моя мать сама спросила, могу ли я – разумеется, только с разрешения иль каубоя – к нему присоединиться. Отец был не против.
Мать помогла мне собрать вещи. Понадобится ли мне пиджак – на случай, если издатель пригласит нас на ужин? Никакого ужина не будет. И, кроме того, – меня в любом случае никуда не позовут. Пиджак все же стоит захватить, считала она. Я хотел взять в дорогу рюкзак, как все мои ровесники. Пожалуйста, как тебе угодно.
Когда я понял, что уместить все в рюкзак у меня не получается, мать помогла мне сложить вещи заново. Ты едешь всего на пару дней. Ни Оливер, ни я еще не решили, как долго пробудем в Риме, поэтому ее «пара дней» в то утро меня сильно задела, но об этом она никогда не узнает.
Решили ли мы, где остановимся? В пансионе таком-то. Мать сказала, что никогда о нем не слышала, впрочем, ей-то откуда знать. Однако отец и слушать ничего не желал и взялся лично заказывать для нас гостиницу. Сказал, что это подарок.
Оливер собрал свои вещи самостоятельно и в день отъезда, когда нам предстояло сесть на direttissimo – прямой поезд до
