Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ
Солнце почти зашло. Весенний закат благоухал теплом, теплый аромат летел с далеких полей и бледным облаком расходился, бледным облаком растекался по деревенским улицам. Во время разговора с Цзя Гэньчжу и Дин Юэцзинем отец стоял на ступеньке, возвышаясь над толпой, словно председатель на трибуне. Договорив с Гэньчжу и Юэцзинем, он оглядел лица больных в толпе и громко сказал:
– На самом деле не так уж это и дешево. Если будете гроб под заказ делать, то на то и выйдет. Были бы они дешевые, эти гробы, разве бы я их вам не привез?
Говорит:
– Брат у меня тоже хотел купить льготный гроб, так я ему не позволил. Дерево сырое, полежишь в таком гробу пару дней, и доски разойдутся, щели будут в палец толщиной.
Говорит:
– Чем льготные гробы покупать, лучше купите дерево и закажите себе у плотника такой гроб, какой пожелаете.
Говорит:
– Мы же с вами соседи, зачем все эти представления? Сами посудите: вы – начальники динчжуанского комитета по лихоманке, а я – начальник уездного комитета по лихоманке, вот и скажите, у кого больше власти? Кто кому подчиняется? Если в деревне свара какая начнется или драка, я сообщу куда следует, и сюда пришлют целый отряд, и полиция тебе, и милиция, но разве это по-соседски? Разве это по-людски?
Деревенские ничего не ответили.
Не нашлись что ответить.
И отступили от наших ворот, пошли обратно в школу. Солнце повисло над равниной, словно огненно-красная лепешка. Красное, тяжеленное, того и гляди свалится с неба. Из переулка было видно, как на западном конце равнины разгорается пожар, слышался даже смутный треск огня, словно где-то горит кипарисовая роща.
Глава 4
1
Наступила новая ночь, пришла пора спать, и все уснули. Школа будто вымерла, не осталось ни звука, ни шороха. Весь день небо было таким чистым, что сквозь него просвечивал темно-синий бездонный купол небесной изнанки. Но к середине ночи его затянуло тучами. Густыми, словно пар из разрытой могилы. Школу накрыла тишина, колодезная тишина, было слышно даже, как облака плывут над равниной.
Все уснули.
Дед уснул.
И когда он уснул, в окно сторожки постучали. Школьные ворота давно никто не запирал, Гэньчжу с Юэцзинем забрали себе ключи от ворот, и с тех пор ворота никто не запирал. Больные по ночам вечно ходили туда-сюда, и ворота никто не запирал. Поэтому больше не нужно было стоять у ворот и ждать, пока откроют, и кто угодно мог зайти и постучать деду в окно. Дробно постучать в окно, будто в барабан.
И вот кто-то зашел и постучал.
– Кто? – спросил дед.
Снаружи ответили, тяжело дыша:
– Я… Учитель Дин, откройте…
Дед открыл дверь и увидел на пороге Чжао Дэцюаня. За эти дни он заметно сдал, похудел – кожа да кости. От лица ничего не осталось, один череп, обтянутый смуглой синюшной кожей. Кожей, покрытой засохшими язвами. А глаза запали так глубоко, что походили на две пустые ямы. Дед увидел, что тело Чжао Дэцюаня травенеет смертью, лицо его давно потускнело, а за ним потускнели и глаза. И Чжао Дэцюань стоял на пороге, словно облаченный в одежду скелет. Стоял в свете лампы, не шевелясь, зато тень его плясала, как живая. Черная тень качалась на оштукатуренной стене, словно развевающееся на ветру погребальное платье. При виде деда Чжао Дэцюань растянул губы в тусклой улыбке, изможденной улыбке. Улыбнулся деду и говорит:
– Учитель Дин, я что подумал: надо вернуть вам школьную доску, пока я еще ходячий.
Говорит:
– Я что подумал, мне помирать, а другим дальше жить. Это ведь школьная доска, а не какая-нибудь деревяха. Лихоманка пройдет, ребятишки вернутся в школу на уроки, а учителям писать негде. Не дело.
Говорит:
– Лучше уж я останусь без гроба, чем ребятишки без доски.
И дед увидел за дверью ручную тележку, груженную классной доской.
– Учитель Дин, я совсем слаб стал, не подниму, вы мне помогите ее в комнату занести.
И они сняли доску с тележки, с грохотом затащили ее в дедову сторожку и пристроили к стене.
Пока несли, дед говорит:
– Давай потише.
А Чжао Дэцюань отвечает:
– Пускай, мне все равно умирать. Если Гэньчжу с Юэцзинем увидят доску, скажите, что это я принес. – Тяжело дыша, он растянул губы в улыбке, в бледно-желтой улыбке, словно ее нарисовали на пожелтевшей бумаге. Поставил доску к стене, отряхнул руки – дед подумал было, что он собрался уходить. Но Чжао Дэцюань, беззвучно улыбаясь приклеенной бумажной улыбкой, сел на кровать и молча уставился на деда, словно хотел завести разговор, но не мог решиться. Дед предложил ему воды, но Чжао Дэцюань только руками замахал. Дед думал полить ему на руки из ковшика – он и тут отказался, говорит:
– Учитель Дин, да вы не подумайте, я просто хотел посидеть у вас немного.
Дед сел напротив, говорит:
– Что у тебя, выкладывай.
Чжао Дэцюань даже улыбаться перестал:
– Ничего, правда ничего.
Так и сидели. Ночная тишина, густая тишина придавила собой равнину. Временами из-под этой тишины прорывался чей-то стрекот. Выскакивал наружу. И снова наступала тишина, еще глуше прежнего.
– Пора тебе в школу возвращаться, – сказал дед, чтобы хоть что-то сказать.
– Вы разве не видите? – поднял на него глаза Чжао Дэцюань. – Я не сегодня завтра помру.
– Будет тебе, – ответил дед. – Зиму пережил, до весны дотянул, значит, до конца года еще поживешь, а то и больше.
Чжао Дэцюань снова улыбнулся, горько улыбнулся и поерзал на кровати, а тень на стене затрепетала, словно погребальное платье из черного шелка. Дед ясно видел, что Чжао Дэцюань давно сидит неподвижно, а тень все качалась, точно его душа вышла наружу и летает вокруг тела.
– Гроб приготовил? – Дед понял, что Чжао Дэцюаню жить осталось совсем немного, и сказал без обиняков: – Гроб нужен, пусть не хороший, хоть какой-нибудь.
Чжао Дэцюань поднял глаза и смущенно проговорил:
– Жена ходила к Гэньчжу и Юэцзиню, они выписали ей разрешение спилить деревенскую павловнию. – Он схватился за спинку кровати, встал и уже собрался уходить, но все-таки сказал: – Учитель Дин, я затем к вам и пришел, чтоб вы знали, у нас на павловнию выписано разрешение с печатью от Гэньчжу и Юэцзиня. Но теперь вся деревня по нашему примеру бросилась рубить павловнии, пилить тополя. Пилят даже те, кому и гроб не нужен, вся деревня вышла на улицу
