Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
– А почему не к тебе?
– У меня там родители.
– У меня тоже. Отец. Все сложно.
– Бедный…
– Ничего, привык. Я скоро комнату сниму, полегче станет.
– Везет тебе…
– Работать надо.
– Ну куда мне работать? Подожди, тебе на щеку пылинка села…
– Села…
Пять остановок на троллейбусе показались длинным путешествием. Какие у него глаза глубокие… И на носу прыщики…
– Идем, идем…
Зашли в подъезд, спустились в подвал. Здесь. Он открыл одну дверь, потом другую. Тьма кромешная.
– Спички есть?
Достала спички.
– Но нет, одной не хватит.
– Хочешь сигареты?
Закурил и тут же закашлялся.
– От нее свету тоже никакого. А ты куришь? Дети будут зелеными…
С пятой попытки удалось рассмотреть огромное колесо на двери, которое он несколько раз повернул.
– Заходи.
– А что здесь?
– Бомбоубежище.
– Вдруг кто-то придет?
– Не придет, проверено.
– Ну, не придет и не придет…
В помещении было темно, воздух влажный и тяжелый. Он взял меня за руку и повел куда-то во тьму, потом остановил и развернул, я почувствовала за спиной стену. Обнял меня. Я носом наткнулась на холодную молнию его косухи, почувствовала его запах, послушала биение его сердца. Потом подняла голову и приникла к его губам. Покрыла маленькими поцелуйчиками изгиб ушной раковины. Губами нарисовала дорожку от уха по шее к ямке между ключицами. Он засопел. Его руки поднимались по моей спине, потом он их резко отдернул, склонил голову, нашел губами губы и начал расстегивать мою рубашку. Его руки коснулись меня, и стало невыносимо жарко и стыдно. К моей коже лет с десяти никто не прикасался, тем более к груди. Через одежду не в счет. У меня брызнули слезы.
– Э, ты что?
Его рука дернулась, но я остановила ее и теснее прижала к себе. Я подняла его водолазку. Вот как, оказывается, чувствуется прикосновение кожи к коже. Это лучше, чем теплая вода в ванне, нежнее моря, сладостней фантазий. Да. Мы целовались, и целовались, и целовались. Языки исследовали друг друга. Потом он расстегнул ремень, молнию, и в низ живота мне уперлось горячее и чуть влажное.
– Что это?
Он на секунду запнулся.
– Хуй.
Я тихонько, боясь нащупать все сразу, сделать больно, шажочками пальцев двинулась в направлении объекта изучения. Он застонал и поставил ногу между моих ног. Тут же где-то внутри меня возникла уверенность в скором облегчении. В углу что-то зашуршало.
– Что это?
– Не знаю, крыса, наверное.
– Крыса?! А-а-а!!!
– Ты чего? Не ори.
– Ты привел меня в подвал с крысами?
– Молчи.
– Пошли отсюда немедленно, немедленно! Где тут выход?
– Да не тут…
Я сделала несколько шагов и ударилась о другую стенку.
– Тьфу, да не туда… Пошли.
Он схватил меня за руку и вывел из опасного и сладкого места.
3
– Холодно уже.
– Иди сюда. Теплее?
– Ну так… Только все равно ветер дует.
– Пошли на чердак?
– Пойдем… А у меня скоро книжку начнут делать. Думаю, какие стихи поставить. Поможешь?
– Нет. Тут я тебе не помощник.
– Почему?
– У нас с тобой разные взгляды на литературу.
– Нет. Взгляд может быть один. Твой. Что не так?
– Я тебе сейчас скажу, а ты разревешься.
– Не разревусь.
– Это в принципе все… Как сказать… Ерунда.
– Правда, ерунда?
– Нет. Просто, понимаешь… Литература – это гораздо больше, чем рифма. Вы сейчас пока соревнуетесь в создании гладких образов.
– А ты о чем думаешь?
– О сочетании звуков, об ощущениях, которые рождаются у читателя…
– А чем одно от другого отличается? Французы те же… Бодлер… Ровно то, о чем ты говоришь.
– Он сильно экспериментировал с текстом, это правда. Он старался, но то, что потом сделали из этого русские символисты – это один сплошной маньеризм и фигня. Только друг другу мозги чистили.
– Хочешь сосиску?
– У тебя есть?
– Из дома стырила для тебя.
– Давай.
– Так почему же ерунда?
– Потому что это больше. Бодлер экспериментировал с тем, чего в принципе не могло быть в поэзии на тот момент, с тем, что считалось грязным и низким – дохлой лошадью, вшами. У тебя какие чувства вызывают эти образы?
– Ну, гадость, конечно.
– Вот. А это ровно то, о чем нужно подумать. То, что цепляет. И фонетически, и эмоционально, и на уровне образа. Из наших Маяковский в этом направлении работал.
– Да твой Маяковский так же, как и все остальные, в желтой кофте скакал по улицам! Подожди. Испачкался. У меня салфетка с собой. На, вытрись.
– А вот сочетание флейты и его водосточных труб никто из них не смог придумать. Там стихи. А то, что вы делаете, это такой совок, такое варенье…
– Я старалась…
– Образования вам не хватает, размышлений над этим. Чем вы занимаетесь в этой вашей студии?
– Я люблю тебя.
– И я. Но сама поэзия… В ней, понимаешь, есть целый спектр восприятий. Думаешь, почему ты зрительские симпатии взяла?
– Почему?
– Ты как оделась?
– Феньки по локоть, хаер.
– То есть ты могла себе представить, как на тебя отреагируют и что им хочется отдать приз неформалке?
– Скорее чувствовала что-то такое.
– Вот в этом тоже есть восприятие поэзии.
– Да?
– Да. И смотри, как всего два слога «ми» и «му» при перемещении в разные части текста могут менять смысл – «мир» и «умер». Или даже декларация смысла не важна, важно интуитивное восприятие, как у Мамонова: «У каждой бабы есть свои люляки». Он играет между гастрономическим «люля» и сексуальным.
– Я Мамонова однажды спьяну проспала…
– Это ты о чем?
– Неважно. У меня есть своя компания.
– Если возвращаться к французской школе, то, конечно, этих всех русских подражателей надо просто вычеркнуть. Они гроша ломаного не стоят.
– Покажи, как сделал «му»?
– Му.
– Замри. Так тебя целовать приятно… И губы красиво складываются… Мне так нравится, как ты говоришь…
– И еще, если подумать, то откуда взялось это представление об источнике смысла, как о чем-то внутреннем, что автор типа «источает»?..
– Хорошо, я поняла, что ты не будешь мне советовать со сборником.
– Не буду.
4
Ну, конечно, он прав! Все эти рифмы давно себя изжили, это какая-то устаревшая работа с формой, ее полировка, подбор размеров. Какое, действительно, это имеет значение? Тоже мне мастерство. Хуже только искусство палиндрома. Если можно отказаться от рифмы, от нее нужно отказаться. В этом он тоже прав. И да, я пишу не о том, что знаю, а о чем мечтаю. Ну, может быть… Хотя…
По-моему, все-таки мечты являются материей для поэтического. Да, договорились. К черту рифму. С сегодняшнего дня важным будет только ритм – и то, что я знаю. А что я знаю? Я же не
