Гарвардская площадь - Андре Асиман
Ну вот слово и сказано.
Я ее действительно люблю.
Это чувство пройдет. Я это знал. Истает в тот самый миг, когда я задамся вопросом, бывает ли, чтобы у тебя был где-то дом, а ты не чувствовал в нем себя как дома.
К завтраку я в то утро явился первым. Поболтал со студентами – многие только проснулись и брели в столовую, пошатываясь, как спешащие лунатики, с волос капало, потому что они только что вылезли из душа. Заговорили о том, чтобы в выходные прокатиться на машине, посмотреть на листья – многие километры листьев, разноцветным пожаром полыхающих по всей Новой Англии. Хочу я с ними поехать? Листья меня не интересуют. Богатый продюсер организует частный показ «Лихорадки субботнего вечера» в Бостоне – не хочу я сходить? Я сказал, что диско меня тоже не интересует. И через несколько минут понял, что становлюсь очень похож на Калажа. Это я всегда был таким или научился подражать его враждебному отношению ко всему на свете в те моменты, когда чувствовал себя в компании неловко? «Ему вообще ничего не нравится», – сказал кто-то про меня. «Вот и нет, – встала на мою защиту какая-то девушка, – ему многое нравится, но он не говорит об этом вслух». Я не обратил на нее внимания, даже имени ее не узнал. Но понял, что она проникла в самую мою суть.
Я извинился, вернулся в кабинет и закопался там на много часов. Неужели американец действительно способен с такой прозорливостью проникнуть в душу другого человека? Раньше я попросту не задавался этим вопросом. Видимо, я просто считал, что американцы в принципе не способны понять человеческую природу, поскольку сами лишены человеческой природы – в противном случае почему я вообще задаюсь этим вопросом? Тем не менее меня восхитили ее прозорливость и прямолинейный апломб, с которым она говорила.
К полудню меня потянуло сбежать в кафе «Алжир», мой полевой штаб со штаб-квартирой в Лоуэлл-Хаусе. Калаж оказался на месте. Мне было бы там хорошо и одному: угловой столик, сигарета, книга, время от времени поднять глаза, заказать еще чашку, смотреть, как входят и выходят люди. Его присутствие все переменило. Я редко ходил туда в обеденное время и поразился тому, что кафе выглядит совсем иначе, особенно в солнечный будний день. Даже Калаж вроде бы вел себя по-иному, казался не таким вздрюченным, как будто разобрал свой «калашников» и теперь неспешно чистит и смазывает одну деталь за другой. Он тоже рад был меня видеть. Похоже, с Леони у них все сложилось. Да, вот именно. Он спросил, чем я нынче занимаюсь. Я собирался вернуться в свой кабинет в Лоуэлл-Хаусе. А потом в пять у меня Чай с Деканом в Лоуэлл-Хаусе, а после этого коктейль. «Je me fou de ton Lowell House, насрать я хотел на твой Лоуэлл-Хаус», – рявкнул он в итоге. Лоуэлл-Хаус успел стать моим Лоуэлл-Хаусом. «Ты и твой Лоуэлл-Хаус». Он его презирал и заметно морщился всякий раз, как я произносил это слово. Я научился его не произносить.
Калаж так и не спросил, а я не стал объяснять, что такое Чай с Деканом, а на самом деле речь шла о еженедельном рауте, который мне почему-то нравился, так как туда всегда приходили интересные мне люди, с которыми можно было поговорить. Мне пришло в голову, что чай этот выглядит полной противоположностью кафе «Алжир»: весьма церемонно, этак по-английски, но без душняка.
Калаж сказал, что ему нужно убить несколько минут, а потом ехать забирать свою подружку с мальчиком: они собрались на пикник в Уолден-Понд с помощницей по дому – румынкой и ее подопечным. Поеду с ними? Я немного подумал, прежде всего гадая, не холодновато ли будет плавать. С другой стороны, день выдался откровенно солнечный, я и так уже снял пиджак и все равно обливался потом. Калаж был в одной футболке. Он тоже снял свою куртку.
– Поехали, – решил я, – но мне обязательно нужно вернуться в Лоуэлл-Хаус к ужину.
Когда я пояснил, что мне, как тьютору, предоставляют в Лоуэлл-Хаусе бесплатное питание, он едва не упал со стула.
– Бесплатная кормежка круглый год! – изумился он щедрости американских учебных заведений: – А взамен чего?
Да ничего особенного, ответил я, просто сидишь и общаешься со студентами. Сказал, что надеюсь в феврале месяце получить должность штатного тьютора, а значит, что то же самое заведение будет меня не только кормить, но и выдаст мне две комнаты бесплатно – за то, в сущности, что я чешу языком.
– Если они готовы тебя кормить и селить за разговоры с незнакомыми людьми – а давай начистоту, собеседник из тебя так себе, – что бы мог от них получить я? Гарвардскую площадь? Бостон? Весь мир?
Мы остановились забрать Леони с ее подопечным, а еще через несколько кварталов притормозили возле особняка на Хайленд-авеню, где дожидались Екатерина, та самая румынка, и мальчик лет пяти. Женщины прихватили вина, сыра, вообще кучу еды – в сельском французском стиле. Мальчики захотели сидеть на старых откидных сиденьях, но Калаж сказал: они хлипкие, опасные. По дороге я попросил его остановиться у супермаркета и через пять минут вернулся с огромным арбузом – все так и покатились от хохота.
– Как ты собираешься резать этого здоровилу? Будешь его бить ногами, как каратист? – осведомился Калаж.
Я его заверил, что все продумано, и вытащил до смешного дешевый японский нож для мяса, рекламу которого
