День - Майкл Каннингем
– Тогда, может, Адама?
– Карточку с соболезнованиями он прислал, но не спросил, будет ли прощание.
– Да знаю. Просто мне горько, что…
– Тебе горько, что здесь нет его парня или хоть кого-нибудь…
– Помнишь, да, как я люблю, когда ты за меня договариваешь?
– Извини. Хорошо, мне горько, что Робби даже не был влюблен, когда…
– Умер. Когда он умер. Так называется случившееся с ним.
– Помнишь, как я люблю, когда ты исправляешь мою речь? Но да.
– Отца уже нет, и то ладно. Хоть мне его и не хватает.
– Знаю, знаю.
– Чего нельзя сказать о скандале, который мы бы устроили. Ведь как это Робби не будет похоронен рядом с родителями?
– Кому охота скандалить по такому поводу?
– Никому. Ладно. Хочу задать один не очень простой вопрос.
– Валяй.
– Робби любил вообще, как думаешь? Хоть кого-нибудь из тех парней?
– Адама, – говорит Дэн. – Адама он, мне кажется, любил.
– Да, против красавчика с виолончелью трудно устоять.
– Помнишь, он однажды пришел на ужин и сыграл нам Баха, сюиту для виолончели?
– Как такое забыть!
– Но потом виолончелист повстречал скрипача. Тем все и кончилось.
– Однако карточку все же прислал, – говорит Изабель.
– Две строчки: соболезную, да какой Робби был отличный парень. Даже не спросил ничего.
– Это да. Но разве Адам не казался…. хорошим человеком, способным не только карточку прислать?
– Музыканты! По большей части мы ребята ненадежные. Присутствующие не в счет.
– Хочу задать другой непростой вопрос.
– Я весь внимание.
– Никогда еще эту тему не затрагивала…
– Тогда, наверное, самое время.
– Ты не замечал часом, что все парни Робби были похожи на тебя?
– Чего?
– Да почему же ты этого не заметил?
– Может, потому что это ерунда.
– Брось! Блондины. Музыканты.
– Оливер не был музыкантом.
– Диджеем был. Невелика разница.
– К чему ты клонишь?
– Сама пока не знаю.
– Попробуй сформулировать.
– Ну… Слишком простой и очевидный вывод – что Робби был в тебя влюблен.
– Мы оба были друг в друга влюблены. Но ты, надеюсь, не думаешь, что мы когда-нибудь…
– Да нет. Я не об этом. Конечно, нет. Не пойми неправильно, но, мне кажется, Робби не совсем в тебя был влюблен.
– Ну спасибо.
– Я не в обидном смысле. Робби любил тебя. Но дело не в этом.
– А в чем?
– Помнишь, как ты взял его в ту поездку через полстраны?
– Посмотреть на моток бечевки, второй в мире по величине.
– Он сказал потом, что никогда еще не был так счастлив.
– То же самое он сказал, когда родились и Натан, и Вайолет. И кажется, когда купил тот бархатный вышитый пиджак от Дриса Ван Нотена с семидесятипроцентной скидкой.
– Не шути над этим, ради бога.
– Да я не шучу. Пробую взглянуть на вещи шире, вот и все.
– Помнишь, да, как я люблю, когда ты пробуешь взглянуть на вещи шире.
– Просто мне кажется…
– Оставим это, а?
– Ну не знаю…
– По-моему, Робби искал человека, который взволновал бы его так же, как ты во время той поездки. Она, мне кажется, и правда была счастливейшим событием в его жизни. Ну, может, вместе с покупкой бархатного пиджака. Скидка семьдесят процентов все-таки!
– Ты в самом деле думаешь, что Робби двадцать лет гонялся за двухдневным впечатлением юности?
– Он, наверное, этого и не понимал.
– Ну это не ответ.
– А ты, наверное, и сам не знаешь, как был хорош в те времена.
– Да, не то что сейчас.
– Ну если ты настроен обижаться…
– Ладно. Я не обижаюсь. Но хотел бы верить, что не совсем еще выдохся и разздоровел.
– Робби было семнадцать. Никто не знал, что он гей. Ну я-то догадывалась, но сам он ни слова тогда об этом не говорил. И никто в него еще не влюблялся.
– Ты это все к чему?
– Наверное, он переболел бы этим. Увлечением светловолосыми музыкантами. Поживи он еще.
Изабель допивает вино. И возвращается мысленно на двадцать с лишним лет назад.
Робби семнадцать. Дэну двадцать. Они вернулись из путешествия ко второму в мире по величине мотку бечевки. Оба покрыты дорожной пылью, оба раскраснелись от возбуждения, но Дэн более-менее хладнокровен, а Робби ликует и фонтанирует рассказами. О кровати в мотеле с массажером, который, если вставить монетку, десять минут тряс эту самую кровать. О двух сестрах, возвращавшихся автостопом с реконструкции Гражданской войны, где они играли медсестер и ухаживали за ранеными. О закусочной с мигающей вывеской: “Храни нас Иисус”.
Изабель ожидала всего этого. Восторгов Робби и юношеских дорожных баек.
Но есть кое-что еще… Поначалу почти незаметное…
Робби стал держаться свободнее. Избавился частично от нерешительности. Он по-другому занимает пространство. Эта перемена так незначительна – только Изабель ее и уловила. Спина его распрямилась. Голос не стал ни громче, ни ниже, но приобрел подспудную вескость, будто Робби больше не сомневается, что другие слушают его рассказы о массажере и медсестрах Гражданской войны.
Неужели два дня в поездке с Дэном так преобразили Робби? Похоже на то.
Возвратившиеся путники стоят вместе с Изабель на лужайке перед отчим домом Изабель и Робби. Машина Дэна – развалюха, оскорбляющая своим видом чопорную непогрешимость дощатой обшивки этого дома, его мансардных окон и кустов гортензий, – припаркована на подъездной аллее.
– В следующий раз поедем все же посмотреть на самый большой моток бечевки, – говорит Робби.
– Или на самый маленький, – отзывается Дэн.
Оба хохочут, довольные собой. А Изабель представляет, как мчат Дэн и Робби по протянувшемуся вдаль шоссе, открыв окошки и врубив музыку, – участники парада, где-то потерявшие весь остальной парад, они приехали навязать сельской местности обрывки мимолетного рок-н-ролла, пожелать свободы и бесшабашности полям Пенсильвании и предгорьям Огайо.
Наверное, они раздражали местных, пушечным ядром пролетая мимо. Наверное, восторгались самими собой и жизнью, дающей им такую возможность. Наверное, пылко и самозабвенно предавались самолюбованию, доступному лишь мальчишкам, – той невинной заносчивости, которая не может, или не должна, продлиться за пределы ранней молодости.
Существует, как видно, мир мальчишек, куда девчонок не приглашают. Даже если эти мальчишки любят девчонок. И предпочитают их другим мальчишкам.
Двадцатилетний Дэн вешает руку на плечи Изабель. Говорит ей потихоньку: “Мы с этим пареньком неплохо развлеклись”, а Робби распевает Джеффа Бакли: И на тачке опять колеся по твоим маршрутам, буду кричать…
Рядом с поющим Робби и приобнявшим ее Дэном Изабель понимает, впервые за время знакомства с ним, что все-таки может попробовать разделить этот приступ веселья вернувшихся домой мальчишек, это их упоение собственными рассказами. Она берет Дэна за руку, прижимает его указательный палец к своим губам, а тот уже подпевает Робби:
