Валенсия и Валентайн - Сьюзи Кроуз
– Я в порядке, – сказала она, но слезы потекли по щекам во второй раз за этот день, и теперь она не смогла их остановить.
– Нет, я так не думаю, – возразил Норвин и уже более твердым тоном добавил: – Иди домой, Валенсия.
Его обеспокоенность была столь очевидна и искренна, что Валенсия не смогла отказаться.
Выезжая со стоянки, она вспомнила, что во всей этой суете так и не перезвонила матери. Своей матери, чья собственная мать, по-видимому, наконец скончалась. Валенсии следовало бы заехать по дороге к ней в офис. Ее мать наверняка сидела у телефона и плакала, ожидая звонка дочери. И теперь ей придется ждать еще по крайней мере пятнадцать минут. Пятнадцать минут – это долгий срок, когда скорбишь, потому что каждая из этих минут растягивается, чтобы вместить в себя все сожаления, воспоминания и печаль.
К тому времени как она вернулась в свою квартиру, у нее начался жар.
Она знала, что мозг и тело связаны, но все равно ее всегда поражало, что мысли и чувства могут проявляться физически так быстро. Печаль или тревога могли собраться в животе и каким-то образом вызвать рвотное ощущение.
Она поднялась по лестнице к себе домой и направилась прямо к телефону, который внезапно оказался в конце длинного, вращающегося, наклонного туннеля. Когда мать ответила – после трех мучительных гудков, – ее голос был тихим и печальным, и Валенсия на какой-то миг потеряла ориентацию, ощутив себя матерью, звонящей дочери, а не наоборот.
– Валенсия? – спросила мать. – Ты получила мое сообщение? – Как будто Валенсия могла просто позвонить ни с того ни с сего.
– Да. – Ее мать долгое время ничего не говорила, и Валенсия подумала, не стоит ли напомнить матери, что сообщение состояло в том, чтобы просто позвонить домой, что в нем не было никакого реального содержания. – Все в порядке?
– Валенсия, бабушка ушла.
Валенсия не могла придумать правильного ответа. Мне жаль. Мне так грустно это слышать. Что значит «ушла»? Что она должна была сказать? Какого ответа от нее ждали?
– Ты приедешь на похороны?
Вопрос не был трудным, но его следовало обдумать, а ей не дали достаточно времени в промежутке между смертью бабушки и поездкой по шоссе. Это представлялось несправедливым, как будто ей вручили ящик с кирпичами и попросили пробежать двадцать лестничных пролетов. Она тупо уставилась на холодильник.
– Конечно, нет, – промолвила мать, все еще играя роль дочери – ее голос звучал по-детски горько и обиженно. – Конечно, нет, – мне следовало это знать.
Вот и еще двадцать лестничных пролетов. Валенсия на мгновение задумалась, не сказала ли она что-то вслух, сама того не осознавая. Разве она сказала, что не приедет на похороны? Она услышала, как хнычет в трубку, ошеломленная своей неспособностью поговорить с единственным человеком, с которым у нее никогда раньше не было проблем.
– Когда я умру, Валенсия, ты потрудишься подойти к моему смертному одру? Ты придешь на мои похороны? Или я недостаточно для тебя значу?
У ее матери случился настоящий нервный срыв. Она теряла остатки самообладания. Ее голос, который когда-то так осторожно подкрадывался к Валенсии на цыпочках, теперь бил ее наотмашь.
А потом линия замолчала, и Валенсия поняла по тихому гудку, что мать повесила трубку. Она не сказала первой «Я тебя люблю». И теперь у Валенсии тоже не было возможности сказать это. Она набрала номер матери, чтобы произнести эти слова, чтобы мать услышала их, но никто не взял трубку.
Она звонила снова, снова и снова, выжидая до конца, пока не включался автоответчик. Наконец она оставила на нем свое сообщение из трех слов, надеясь, что этого будет достаточно.
Валенсия прошла в гостиную и включила фильм. Она досмотрела его до конца, а когда все закончилось, начала снова. Она проспала большую часть третьего просмотра, но к четвертому начала проникаться интересом к персонажам, с которыми провела так много времени.
Проблем у них, у этих вымышленных друзей, хватало, но с их проблемами никто и никогда не сталкивался в реальной жизни, и решались они каждые девяносто минут как по маслу. Это были проблемы с мощным саундтреком, который почти заглушал фортепианную музыку из соседней комнаты. Это был фейерверк, ослепительный и драматичный, но в то же время тщательно спланированный и идеально выполненный, захватывающий, демонстрация опасности, которая на самом деле не была опасной.
Проблемы реальных людей были просто скучными, запутанными и цикличными – они никогда по-настоящему не решались. Они изменялись, повторялись и росли. Иногда они, казалось, исчезали, а затем возвращались в других формах.
В какой-то момент, будучи уверенной, что прошла ночь, Валенсия позвонила на работу. Сказала, что у нее пищевое отравление. Сальмонелла. Именно сальмонеллой она всегда боялась заразиться и поэтому никогда за все свои взрослые годы не готовила курицу. Телефон начал звонить с постоянными, равными интервалами, но Валенсия, уверенная, что звонит мать, просто лежала на диване с закрытыми глазами. Она не знала, сможет ли выслушать эту визжащую, потерявшую контроль над собой версию своей матери, и не представляла, что скажет ей.
Потом перед ее дверью появилась Грейс, которая стучала в нее тридцать пять минут подряд.
– Вэлли! – кричала она. – У меня уже пальцы посинели!
Валенсия наконец впустила ее, но только потому, что не могла сосредоточиться на фильме из-за мысли о том, как костяшки пальцев Грейс разбиваются о дерево. Когда она открыла дверь, женщины долго стояли и смотрели друг на дружку. Грейс, вероятно, подумала, что Валенсия слишком не в духе, чтобы вспомнить о манерах и пригласить ее войти, но Валенсия думала только о том, сколько времени прошло с тех пор, как она впускала в свою квартиру другого человека. Она не была уверена, что сможет справиться с этим. Но Грейс наконец просто обошла свою подругу и села на диван, сделав это так быстро, как будто она сорвала пластырь. Остаток фильма она досмотрела вместе с Валенсией в полном молчании.
После финальных титров Валенсия включила фильм сначала, и Грейс не пошевелилась, только еще больше ссутулилась в своем углу дивана.
Грейс так хорошо умела сутулиться.
Вместе они дважды просмотрели фильм, прежде чем Грейс заговорила.
– Тебе нужно что-нибудь съесть, – сказала она, нажимая кнопку «пауза» на пульте дистанционного управления. Валенсия взяла его у нее и попыталась незаметно протереть салфеткой с лизолом. Грейс этого не заметила. – Нам нужно что-нибудь съесть. Что у тебя из еды?
Валенсия пожала плечами. Мыслей в тяжелой голове не завелось.
– Э-э… я не очень голодна. Не думаю, что у меня есть что-нибудь в холодильнике. Может быть, молоко. – Срок годности которого определенно истек. – Сухая паста в шкафчике. Хлопья?
Кто позволил ей жить одной?
Грейс улыбнулась, и улыбка была доброй, а не снисходительной. Она потянулась к беспроводному телефону на
