Оглянуться назад - Хуан Габриэль Васкес
– Да ну? – удивился Серхио. – И не нажила неприятностей?
Совсем наоборот. В наставники Марианелле достался пожилой бригадир, и он вел себя так, будто старался подопечную от чего-то защитить. Сначала ее отправили в цех, где собирали уже готовые часы: несколько дней кряду она заворачивала винтик, всегда один и тот же, всегда одним и тем же инструментом, пока ей все это не опротивело – и винтик, и инструмент, и часы. Так она и сказала: ей надоело. Наставник, вместо того чтобы упрекнуть, немедленно перевел ее в цех, где отливали корпуса для часов. Станки там стояли медленные, много внимания не требовали, и Марианелла воспользовалась свободным временем (и собственной непринужденностью), чтобы получше с наставником познакомиться. Поэтому, осознав, что наизусть твердит цитаты Мао перед портретом, она просто сказала ему:
– Это все равно что Святое Сердце Иисусово.
– Что-что, товарищ Лили?
– Я говорю, в моей стране так обращаются к богу. И мне это никогда не нравилось.
Вместо ответа наставник привел ее к себе в гости, в две крошечные комнатки в сером бетонном здании. Его жена, чье морщинистое лицо напомнило Марианелле о бабуле из коммуны, молча готовила, пока он показывал стены их квартирки. Все они сплошь были увешаны портретами председателя Мао или заключенными в рамочки фразами, похожими на маленькие почтительные дацзыбао.
– Если стенки провалятся от тяжести – пусть валятся, – сказал наставник. – Мао дал мне все. Благодаря ему у меня есть работа и еда на столе. Моих родителей убили на войне японцы. Это было меньше двадцати лет назад, а как будто в другой жизни. А я, напротив, знаю, что не погибну ни на какой войне, потому что Китай теперь силен. Но если потребуется умереть за народ, я охотно умру. Если Мао попросит меня умереть за родину, я не стану колебаться. Разница тут простая, барышня: у вас, в вашей стране, Бог мертвый. А наш Бог – живой. Так почему бы нам с ним не разговаривать?
Марианелла подумала, что он во всем прав.
Серхио тем временем начал подмечать, что товарищ Ван не так трепетно относится к этим собраниям и не так страстно произносит лозунги. Через несколько недель утренняя финальная фраза изменилась: «Многая, многая лета председателю Мао!» – кричали теперь рабочие, но низкого голоса товарища Вана было не разобрать. Серхио воспользовался перекуром и задал наставнику прямой вопрос. Тот (он уже попросил Серхио называть его Лао Ваном – получалось что-то вроде доверительного обращения «старый Ван») знаками показал, что про это лучше поговорить позже. За пределами мастерской, убедившись, что их никто не слышит, он признался, что его беспокоит творящееся вокруг Председателя: портреты его висели во всех мастерских, во всех столовых и во всех спальнях; все рабочие носили его фотографию в кармане, а если не фотографию, так значок с его изображением; страницы «Маленькой красной книжицы», которую рабочие принимались листать, как только выдавалась свободная минутка, тоже неизменно закладывались фотографией Мао. Лао Ван подытожил одной фразой:
– Из него делают Будду.
Серхио приходилось видеть, как хунвейбины ночуют на улице и терпят холод в надежде углядеть Мао на балконе над площадью Тяньаньмэнь. Как они миллионами стекаются со всего Китая, чтобы быть поближе к лидеру, пусть в пяти кварталах и пусть единственной формой контакта с ним оставались гимны, которые они пели ему часами. В этих излишествах было нечто болезненное. Сам председатель Мао подвергал жесткой критике культ личности Сталина, заразивший советский социализм на много лет, и указывал, какой вред подобный культ может принести пролетарской революции. Серхио утренние и вечерние ритуалы совершенно не нравились, но он предпочитал об этом помалкивать. К ноябрю финальный лозунг снова сменился: «Да будет жизнь председателя Мао бесконечной и безграничной!» – хором говорили или выкрикивали рабочие, влюбленно глядя на яркий портрет. Как-то раз Лао Ван сказал Серхио: «Императора примерно так же приветствовали». В его голосе чувствовалась искренняя печаль, и Серхио хорошо это понимал. Он тоже замечал, что многое в Революции не идеально, и культ Мао был не единственным симптомом.
Он часто разговаривал с рабочими. На перекурах, на обеде, по пути пешком из мастерской в мастерскую или из общежития в цех ему словно невпопад, но всегда очень тихо рассказывали о многом. Теперь Серхио понимал, почему Ассоциации было так трудно найти им с Марианеллой работу: фабрика будильников оказалась едва ли не единственной, не закрывшейся в трудные времена. Рабочие говорили о забастовках по всей стране, о постоянном саботаже со стороны самих пролетариев, о такой острой нехватке сырья, что порой даже не было угля топить бараки, хотя стоял десятиградусный мороз. При этом речи их совершенно не походили на жалобы: они как будто описывали стихийное бедствие. Что тут поделаешь? Да, товарищ Ли Чжи Цян, страна страдает, страдает от голода в Хэйлунцзяне, страдает от произвола в Даосяне, где хунвейбины, наши товарищи, убили многих соотечественников, целые тысячи. В любом случае они просят товарища Ли Чжи Цяна не повторять то, что они ему рассказали. Пожалуйста, товарищ, никому не передавайте наших слов!
Один товарищ, говорили они, неосторожно высказался о забастовках: его заклеймили капиталистом и в наказание – как и всех подозреваемых в капиталистических симпатиях – заставили в одиночку отмывать все фабричные уборные.
Товарищ Ли Чжи Цян пообещал не проболтаться.
Серхио разом позабыл все эти разговоры, когда вернулся с сестрой в отель «Дружба» и обнаружил, что Ассоциация оставила им сообщение: родители хотят с ними поговорить, им нужно позвонить в Колумбию. Он попросил отельную телефонистку назначить звонок на субботу, на десять утра, и на следующий день в номере зазвонил телефон. Это был отец. «Как вы? – спросил он. – Как жизнь?» Фаусто сказал, что переговорил с Лус Эленой, и вдвоем они пришли к заключению, что Серхио с Марианеллой пора возвращаться в Колумбию. «Разумеется, когда вы со всем закончите. Но нам кажется, вы можете возвращаться. Ты согласен?» Серхио на миг застыл, вслушиваясь в помехи на линии. Когда вы со всем закончите. Звучало загадочно. Серхио решил, что будет неблагоразумно рассказывать отцу про их с Марианеллой задумку: пройти военную подготовку в Народно-освободительной армии. Такая удача выпадала очень и очень немногим, и участие иностранцев держалось в строжайшем секрете, ведь всякий китаец пришел бы в возмущение, узнав, что место, которое могло бы принадлежать ему, отдали кому-то с Запада.
– Да, – помолчав, сказал Серхио, – если мы не вернемся, революцию сделают без нас.
– Ну вот и славно, – сказал Фаусто. – Начинайте готовиться к отъезду. Придется кое-чем заняться. Возьми-ка карандаш и бумагу.
И отец дал ему ряд указаний. У Серхио с Марианеллой не было паспортов: четыре года назад они приехали в Китай еще детьми, вписанными в документы родителей. Теперь им требовались личные паспорта, а для этого следовало обратиться в колумбийское консульство. Китай недавно возобновил дипломатические отношения с Францией, и раз в неделю из Пекина в Париж летал рейс «Эр Франс». Фаусто пошлет им по почте свидетельства о рождении и родительские паспорта, а Серхио поедет в Париж и получит в консульстве уже новые, собственные, на себя и Марианеллу. Ассоциация, сказал Фаусто, берет на себя покупку билета и бронирование отеля, а также «командировочные». У Серхио не нашлось в чем лететь (он сильно вытянулся за четыре года, и вся одежда у него теперь была китайская), и Марианелла попросила Карла одолжить брату пару брюк. Карл пришел в отель «Дружба» с джинсами, которые привез из Канады. На этикетке было написано: Levi’s. Серхио показалось любопытным, что предмет одежды пролетарского происхождения производит такой фурор среди западных буржуа. «С Рождеством! – сказал Карл. – Правда, на месяц раньше».
Наступавшее Рождество они встретили уже в разных странах.
Осенним утром Дэвид Крук шел по территории института в кабинет администрации забрать почту. На земле валялись камни, поскольку трения между разными группировками в последнее время обострились, и один отряд хунвейбинов охранял окрестности аудитории, в которой помещался их штаб. Неожиданно Дэвида окружили студенты в касках, похожих на военные,
