Индекс Франка - Иван Панкратов
Платонов прекрасно её понимал. Сам он на ипотеку так и не решился, предпочитая снимать квартиру.
— Так что — стою я у неё в кабинете, слушаю весь этот… мягко скажем, негатив в свой адрес… И стало страшно, Виктор, за то, что я вот сейчас с этой ипотекой и папой больным останусь без работы, без нормальных денег. Просто потому, что муж сбежал к моей начальнице, а она свою территорию защищает, как львица. Он там, видите ли, где-то за спиной мне протекцию составляет, просит Реброву меня не трогать. И я хочу сказать что-то в оправдание, а в горле ком от обиды, от страха, и ещё потому, что сама я ни в чем не виновата, а оправдываться почему-то готова, как школьница…
— Отвратительное ощущение, — согласился Виктор. — В армии у командира на ковре частенько такое бывало: «Разберусь как следует, а накажу кого попало». Вроде и объяснить надо, что ты не виноват, но понимаешь, что тебя давно виноватым назначили. Только в горле что-то булькнет, ответишь: «Да, есть, так точно!», кругом марш и в выговоре расписался в административной части.
Кравец выслушала его, не поворачивая головы, и, когда он закончил, добавила:
— Я всё-таки захотела что-то сказать. Ну хоть что-то. Не так чтобы рот ей заткнуть и на место поставить, но… Может, равнодушие своё показать, а может, удивить как-то… И я сказала: «Успокойтесь, Анна Григорьевна, пользуйтесь моим бывшим мужем в полном объёме. Делить нам его не придётся. Тут гораздо более интересные мужчины есть, чем такое бесхребетное вторсырьё». И она уже собиралась от меня отвернуться, чтобы делами своими заняться — но смотрю, она замерла. «Это кто же здесь такой интересный?» — спрашивает. И я вижу, как она начмедом быть перестаёт прямо у меня на глазах. Опять Анька из общаги, с прищуром завистливым.
Виктор не успел ощутить, что беседа свернула куда-то совсем в другое русло, как Кравец добавила:
— Я взяла и сказала про вас. «Платонов из ожогового — очень даже ничего». И немного подробностей добавила, о которых в больнице знают.
— Это что за подробности? — спросил Виктор совершенно без какой-либо интонации. Всё, что он сейчас понимал — что его попытались втянуть в какую-то дамскую аферу.
— Вы разведены, дочь у вас взрослая. В армии служили, а значит, сильный, уверенный, надёжный, — Полина не стремилась смотреть ему в глаза и говорила куда-то в руль; ей было, похоже, стыдно, но дело уже было сделано. — Анька помолчала немного, а потом как-то выдохнула, когда поняла, что бояться больше нечего, на дверь показала и отвернулась. Я ушла. Сюда, в машину. И тут уже у меня нервы сдали. Вы видели, как.
И только после этих слов она повернулась к нему. Взгляд, виноватый и заинтересованный одновременно, выжигал ему мозг.
— А страшно мне было не у неё в кабинете, Виктор, — произнесла она, чувствуя, как Платонову не очень уютно от этих признаний. — Страшно стало, когда вы в стекло постучали. Увидела вас — и показалось, что сейчас скажете: «Чего ты там, дура, про меня у Ребровой в кабинете наплела?!»
Виктор понял, что ком в горле уже пару минут не даёт нормально дышать. Он закашлялся в кулак, сильно, до рези, а потом нащупал у ноги сложенный зонт, открыл дверь автомобиля и вышел, сразу наступив прямо в глубокую лужу, но не заметил этого. Палец на ручке зонта машинально нажал кнопку; Платонов поднял его над головой, совершенно забыв, что дождя уже нет. Он ступал по склону в сторону автобусной остановки совершенно без каких-то чётких мыслей в голове. Широкие шаги быстро вымотали его, но он не снижал темпа и не замечал, что так и не сложил зонтик.
Он не мог до конца признаться себе, что сбежал из машины в том числе и потому, что слова Полины при всей их неожиданности оказались ему очень приятны. Мурашки памяти о старых служебных интригах морозили его до самого автобуса.
5
— Я буду писать в крайздрав, — сняв очки и протирая их не очень чистым платком, сказала немолодая женщина в бесформенном свитере. Без очков она видела, похоже, совсем плохо, потому что щурилась и говорила куда-то немного в сторону от Платонова. — Её просто загубили.
Наконец, очки приобрели необходимую ей прозрачность, она надела их, более точно сориентировалась в пространстве и пристально взглянула на Виктора.
— К ней три дня никто не подходил. Вообще. А мы ведь все медики. Мама у них в больнице почти сорок лет операционной сестрой отработала. Я там тоже давно, хоть и завстоловой. Младшая сестрёнка у меня в подчинении, диетсестра, — тут она указала в сторону женщины, что стояла у кресла-коляски, держа маму за руку. Моложе она Платонову совсем не показалась. — И вот такое к нам отношение.
Старшая сестра затрясла головой, злясь на того, кто не подходил к её маме три дня.
— Вот все выписки, — она протянула Платонову несколько листков бумаги, соединённых скрепкой. Виктор выхватил взглядом из эпикриза строки о диабете, об аллергии на амоксиклав, результаты вчерашних анализов и подошёл к пациентке. Бабушка смотрела на него усталыми глазами, в которых отражались несколько бессонных ночей.
Медсестра сняла промокшую гноем повязку. Платонов увидел гиперемированную стопу, язву между вторым и третьим пальцем (нехорошую, под черным струпом), покачал головой. Надев перчатки, он присел рядом с пациенткой, аккуратно пропальпировал тыл стопы, заглянул в межпальцевые промежутки, поморщился под маской от гнилостного запаха.
— Три дня никто не подходил… — задумчиво сказал он, поднявшись. — Вот в то, что три дня перевязки не делали — в это я охотно верю. А сколько всё продолжается?
Он повернулся к дочерям и вопросительно посмотрел на ту, что отдала ему выписку. Младшая дочь, похоже, была здесь просто для плачущей мебели, потому что она только всхлипывала, держа маму за руку, и глядела куда-то в сторону чугунной ванны в углу санпропускника. Виктор проследил её взгляд, увидел там на полу несколько грязных тряпок, которые кому-то, недавно отмытому здесь, служили одеждой, и указал на них санитарке. Та, чертыхнувшись, сгребла тряпки в мешок и вынесла. Платонов хотел, чтобы их прямо сразу бросили куда-нибудь в костёр у чёрного хода, но, к сожалению, такой способ утилизации больнице был неподвластен.
Старшая дочь проследила весь этот молчаливый диалог, дождалась его окончания и сказала:
— Мама три недели назад наступила на гвоздь. В частном доме живёт, отдельно от нас, ремонт затеяла. А рабочие побросали в коридоре всякую дребедень, вот и вышло так.
Платонов, пока ему рассказывали всю историю болезни, наблюдал за пациенткой. Она с профессиональным любопытством, несмотря на боль в ноге, разглядывала всё вокруг — столы, каталки, ширму, шкафы с инструментарием и медикаментами. Растрёпанные седоватые волосы, глубоко посаженные глаза, сухие губы, которые она, как диабетик, часто облизывала… Одна из тысяч типичных ситуаций, когда родители в старости живут одни, а детям кажется, что мама и папа всё ещё в силе, что вот только вчера они делали сами ремонт, копали огород, ходили на рыбалку, водили автомобиль, а потом выясняется, что у одних отец уже с двухмесячными пролежнями после перелома шейки бедра, у других мама упала с кровати и встать не могла с пола неделю, так и ползала по квартире… И начинаются разговоры на тему: «Да вот только вчера к ней заходили, она нормальная была…»
— … Мы положили маму в районную больницу. Там вроде пролечили неплохо, выписали. Пять дней назад рядом с рубцом вот такое появилось, — она указала пальцем на язву стопы. — Мы опять в стационар… Она из-за боли не спит. А её не посмотрели после поступления ни разу, и ведь там заведующий — заслуженный врач, все его хвалят, только не очень понятно за что… Напишу в крайздрав, пусть им займутся. Загубили просто маму. Вот смотрите, — она достала телефон, — мы когда положили её, на видео сняли ногу… Вот…
Она ткнула пару раз в экран, показала Виктору не вполне чёткое видео ноги, где, в общем-то, можно было лишь понять, что
