Развилки - Владимир Александрович Дараган
Звук выстрела показался оглушительным. Казалось, что вздрогнуло даже небо, подпрыгнула луна, качнулись темные силуэты домов, наклонился чернеющий лес. У всех заложило уши. Волк двумя прыжками оказался у калитки, мгновенно выскочил на улицу и побежал. Вот он стал меньше, провалился в сугроб, исчез, снова показался, но уже еле различимым пятном, потом точкой, и, наконец, исчез в лесной черноте.
— Ну что, пойдем? — спросил Панкрат, вешая ружье на плечо.
Он пошел первым, поднял фонарь, поднялся на крыльцо, остановился, показал на замок, который был не в щеколде, а висел на гвозде, вбитом в дверную раму. Толкнул дверь, та заскрипела, открылась. Темнота в сенях, Панкрат подошел к двери, ведущей в комнаты, прислушался. Тишина. Он приоткрыл дверь.
— Есть тут кто?
Послышался шорох, чье-то сиплое дыхание. Через секунду чей-то сдавленный голос произнес:
— Я те войду, сразу топором по башке.
— Кто ты? — шепотом спросил Панкрат.
— Кто надо, — просипело за дверью. — А ты кто?
— Панкрат я. А ты не дядя Ваня случайно?
— Панкрат? — голос стал громче. — А ну подыми фонарь?
Панкрат осветил свое лицо, в щели показался чей-то глаз.
— Тьфу ты! — голос стал нормальным, даже веселым. — Заходи. А кто это с тобой? Никак девка какая? Откуда она?
Все вошли в комнату. В печи тлели угли, на столе стояла бутылка водки, рядом на газете лежали блины и надкусанный соленый огурец. В углу, на широкой постели, покрытой цветастым покрывалом сидела баба Настя. Старик, с всклокоченной седой головой, продолжать стоять у двери.
— Я на снегоходе приехала, — сказала Наташка. — Спасть наших робинзонов.
— Вон как… — протянул старик. — Прям из самой Москвы?
— Сначала на машине, потом на снегоходе. А что вы тут сидите? Мы вас обыскались.
— Надо, вот и сидим, — буркнул старик. — Вам какое дело.
Наташка присела на кровать, обняла старушку за плечи.
— Все в порядке, мы продукты привезли, у вас на столе стоят. Давайте Новый год праздновать. А, правда, что вы тут сидите?
Старушка молчала, поглядывая на мужа.
— Вань, и правда, Новый год наступил уже. Пошли, что ли?
Старик молча прошел в угол, поставил топор на пол, подошел к столу, взял в руки бутылку.
— С Новым годом, значит?
Протянул бутылку Наташке. Она сделала глоток, передала бутылку старушке. Она тоже выпила, отдала Панкрату. Бутылка пошла по кругу.
— С новым счастьем, — сказала Наташка. — Вот только непонятно, почему вы здесь, а не дома.
Бутылка дошла до старика. Он посмотрел на нее, вздохнул, запрокинул, допил до конца.
— Поминали мы, — сказал он. — Брата моего поминали.
— Под Новый год мы поминаем, — сказала старушка. — Он аккурат вечером тридцать первого и скончался. Совестно нам, приходим, молимся, просим простить за грехи.
— Какие грехи, — Наташка снова обняла старушку за плечи.
— Поругался Иван с братом. Тот взял как-то мотоцикл, поехал в лес, да по пьяни утопил его в болоте. А деньги отдавать не хотел. Да и не было у него таких денег. С тех пор они как встретятся, расплюются и прочь идут. Заболел брат, лежит, я переживаю, надо бы покормить его. А Иван говорит, чтобы сдох он побыстрее. За ним Маша ухаживала. А как он помер, пришли мы на его могилку, Иван как завоет. Брат, как-никак, вместе росли. Вот и ходим под Новый год, прощения просим. Ключи-то у нас есть, дом к Ивану по наследству перешел. Летом дачникам сдаем. Сегодня пришли, припозднились, пироги я пекла, а тут волки. Ружья у нас не было. Решили вас ждать, когда к нам пойдете. Ждем, видим идут. Да не трое, а пятеро. Откуда пятеро, кто такие? Вас не признали, решили, что на снегоходах городские приехали. Они часто зимой наведываются. Сломают дверь в каком-нибудь доме, пить начинают, костры жечь. Если встретят, то могут ножом пырнуть. С пьяного что возьмешь? Решили мы, что вас убили, к нам идут. Вот и сидим. А тут волк на крыльцо пришел. Этого волка Маша всегда кормила. И тут, и дома. Мы хотели выйти, а он рычит. А потом вы. Уже четверо. Волка прогнали, стреляете, к нам идете. Мы решили, что конец нам пришел. А вон как хорошо вышло.
Наташка улыбнулась.
— Ну что, приключения закончились, начинается праздник?
Часть третья
Глава 20. Первое января
Здесь и дальше я помещу выписки из дневника Макса.
***
Я избавился от детской привычки начинать «новую» жизнь первого января. Новой уже не получится, жизнь будет определяться накопленными привычками и опытом. Никогда не любил Новый год. Праздновать любил, а так — нет. Проснешься первого января и придешь в ужас. Год пролетел, «как день вчерашний, как стража в ночи». Ничего толком не успел, а нужно жить дальше. За окном серое небо, в голове туман, в холодильнике остатки салатов.
Мы вернулись домой в два часа, обсуждая по дороге, почему старики отказались от часов.
— Мы спим спокойно, потому, что у нас в доме нет ничего ценного, — сказала баба Настя. — Да и где мы для них батарейки возьмем?
Старик ничего не сказал, махнул рукой, выпил рюмку и начал демонстративно зевать. Костомоев пришел утром, сказал, что ему надо отдохнуть и сегодня никуда не поедет. Провожать ребят не пошел. Сжевал соленый огурец, выпил чаю, улегся на диван и захрапел. Проснулся к обеду, сказал, что решил немного пожить со мной, подышать свежим воздухом. Вышел на улицу, подышал минут пять, принес из сумок снегохода две бутылки виски — это то, с чем он сюда приехал. «Бродячий Джонни, черная метка», — сказал он. Я с пониманием кивнул, хотя в этом ничего не понимал. Похоже, пока он этого «Джонни» не выпьет, будет тут дышать. Боюсь сегодняшнего вечера.
За обедом съел щи, запил виски, повеселел. Откликался только на «Алексея Владимировича». Но при этом не против, если я ему тыкал. Сообщил, что везде бардак и снова пошел гулять. Догулял до туалета, вернулся задумчивый. Попытался включить неработающий телевизор. Постучал по нему кулаком, сказал, что в молодости одной левой чинил радиоприемники. По специальности он электронщик, но уже забыл, чем электроника отличается от электрификации. Повторил, что везде бардак и пообещал вечером рассказать такое, что у меня пойдут мурашки по коже и я потеряю веру в человечество. Лег отдохнуть, заснул, чтобы набраться сил для ужина.
Я почистил дорожки, принес дров, пожарил картошку. Сел писать, но голова чугунная. Сидел и думал, что сегодня, не уехав с Наташкой, я опять на развилке выбрал странную дорогу. Мог бы сесть за руль снегохода, привязать к себе Костомоева и сейчас бы обедать в ресторане, а через несколько часов — здравствуй Москва! С ее шумом, толпами на улицах, запахом выхлопных газов, праздничными украшениями, красивыми женщинами и озабоченными добыванием денег мужчинами.
Нет, я все сделал правильно!
К вечеру с Костомоева слетела маска значительности. В основном он задумчиво молчал, но молчал просто, на лице не было выражения «вы все букашки, непонятно, что я тут делаю». Не оглядывался по сторонам, чтобы сказать «все козлы и везде бардак». Вроде понял, что жизнь тут протекает без волшебного телефона, который решает проблемы. Почему не уезжает? К вечеру вроде протрезвел, за ужином выпил стопку виски, больше не стал. Проявил ко мне интерес. Спросил, чем я собираюсь заниматься? Спросил с интересом. Узнал, что я бросил работу, собираюсь тут пожить до весны.
— А как ты будешь жить без работы, — удивился он. — Миллионер, что ли?
— Есть запасы, — сказал я.
— Деньги имеют свойство быстро заканчиваться, — сказал он и поднял палец. — Да еще инфляция, сам видел. Ладно, в чужую душу не заглянешь. Я бы тут от скуки через неделю босиком в город ушел.
Я рассказал ему о правителе Флоренции Козимо Старшем, который построил монастырь и оборудовал в нем келью, где проводил время, размышляя
