Райгород - Александр Гулько
Незадолго до выпускных экзаменов юноши объявили маме, что дальше учиться не намерены. Отслужат в армии, а там видно будет. Тем более что армия, как говорит военрук Нечипоренко, – школа жизни! Там можно окрепнуть телом и закалиться духом! Услышав такое, Лея потемнела лицом. Ей вспомнился двоюродный брат Арон.
Тем временем сыновья продолжали:
– А еще Нечипоренко сказал, что в армии можно рабочую специальность получить.
– Стану шофером, – с ударением на «о» говорил один.
– Можно также на механика выучиться… – повторяя интонации военрука, говорил второй. – Или на электрика. Чем не профэссия?
И резюмировали:
– У рабочих получка хорошая!
Озадаченная такими речами Лея позвонила брату. Рассказала все как есть. Оболтусы толком не учатся. К выпускным экзаменам не готовятся, бездельничают. Вечерами ходят в клуб на танцы. Возвращаются ночью, иногда навеселе. Рассказала про Нечипоренко, школу жизни и прочее.
Слушая сестру, Гройсман хмурился, недовольно качал головой. Думал, была б его воля, он бы этим шейгецам показал, где раки зимуют, всыпал бы им по первое число, так, чтоб задницы вспухли, уши бы им оторвал… Но говорить всего этого не стал, а просто попросил Лею не расстраиваться и пообещал, что поговорит с племянниками. Объяснит им, что в армии, как в тюрьме, приличному человеку делать нечего. Он попробует выхлопотать для них отсрочку, а затем и вовсе организовать «белые билеты». Он знает, к кому обратиться, да и стоит, кстати, не так дорого. Но Лея только махнула рукой. Сказала, что так устала от безделья и разгильдяйства сыновей, что пусть уже идут служить. Может, армия действительно их исправит…
Служили братья недалеко. Один – в Казатине, другой – в Хмельницком. Как потом выяснилось, заботливый дядя втайне от сестры (да и от племянников тоже) все же посетил районного военкома и договорился, чтоб мальчиков не отправляли в дальние гарнизоны. Иначе как они будут навещать маму в увольнительных?
Служба проходила более или менее спокойно. Хотя не без эксцессов.
Первый Леин сын был приписан к штабу полка. Развивал художественные навыки под присмотром сержанта Хромченко, рисовавшего до службы афиши в районном кинотеатре. Через три месяца райгородскому художнику доверили оформлять штабную стенгазету. Особенно хорошо ему удавался коллективный «Маркс-Энгельс-Ленин» в профиль. При этом Ленина он – шутки ради – изображал вместо кепки в генеральской фуражке, Маркса – в очках, Энгельса – с повязкой на глазу. Никто не замечал. Образ классиков был настолько привычным, что на детали не обращали внимания.
Но, даже находясь на такой должности, он сумел трижды отличиться. Первый раз, когда обменял ящик гуаши на две сорокалитровые фляги браги и вусмерть упоил весь личный состав минометной роты. Второй раз его наказали за аморальное поведение: нашли в тумбочке порнографические карты и польский журнал «Урода». Третье нарушение было более серьезным, тянуло на идеологическую диверсию. Армейская стенгазета называлась «Советский артиллерист». Под написанным крупными буквами названием веселый художник мелким шрифтом добавлял подзаголовки-лозунги, что-то типа: «Из пушки по воробьям!» или «Дадим стране больше пушечного мяса!» Заметили его выходки не сразу. Но когда заметили, чуть не исключили из комсомола и отправили на десять суток на гауптвахту.
Второй Леин сын проходил службу в музыкальном батальоне. Был кем-то вроде помощника дирижера духового оркестра. Переписывал ноты, отвечал за сохранность музыкальных инструментов. До солнечного блеска полировал пастой ГОИ[59] трубы, валторны и тромбоны. При этом тоже неутомимо искал возможности развлечься. Что ж он, хуже брата, что ли?
Однажды перед парадом по случаю Дня Победы выдал музыкантам разные ноты. Трубачи получили «Марш артиллеристов», а тубисты и прочие оркестранты – «Прощание славянки». Ему было любопытно, что получится в итоге. Получилось впечатляюще: при первых звуках оркестра две тысячи человек сбились со строевого шага. Комдив был в бешенстве. Его свита – в ужасе. Потребовалось полчаса, чтоб перестроить личный состав и начать заново. После парада дирижер чуть не сломал на голове помощника жезл, заменяющий ему дирижерскую палочку. При этом матерился так, что исполинского роста тамбурмажор Давтян от страха упал в обморок.
Так или иначе три года службы пролетели быстро. И перемены действительно произошли. Вернувшихся со службы сыновей Лея нашла повзрослевшими и возмужавшими. Дав неделю отъесться и выспаться, спросила, что сыновья намерены делать дальше.
– Работать будем! – ответил один.
– И учиться! – добавил второй.
Они действительно намеревались делать и то и другое. Но оказалось, что работы в Райгороде нет. Если не считать работой должности почтальона или скотника в перцовском колхозе. Учиться тоже негде было. Не в сельхозтехникум же поступать! Осознав отсутствие перспектив, братья загрустили. Опять стали выпивать. К маминому ужасу, их даже дважды забирали в милицию. Происходило все это именно в то время, когда из Райгорода массово уезжала активная молодежь – учиться, работать, строить новую городскую жизнь. Не думать в этом направлении парни не могли, да и живой пример перед глазами – двоюродный брат Сема. Он давно понял, что здесь делать нечего, и уехал в Сибирь. Потому что там свобода, перспективы и возможности. Не то что в Виннице, не говоря уже о пыльном захолустном Райгороде.
Лея тоже понимала, что ситуация безвыходная и перемены неизбежны. И даже старалась к ним как-то подготовиться. В первую очередь, конечно, морально. Но когда сыновья заговорили о том, что подумывают последовать примеру двоюродного брата, все же пришла в замешательство.
В ее воображении стали рисоваться страшные картины неустроенной и полной опасностей жизни любимых мальчиков в далеком и загадочном сибирском краю. Причем картины эти были мутные, расплывчатые, лишенные конкретных очертаний. Прожившая всю жизнь в крохотном Райгороде и никуда дальше Винницы не ездившая, Лея не могла представить, как этот сибирский край выглядят. Какие там улицы и дома? Какая погода? Природа? Люди… Она слышала, что зимой там лютый холод и дикий мороз. А потом почти сразу наступает невыносимо жаркое лето. Что там комары размером с воробьев. Что суровые гои с утра до ночи пьют водку, дерутся и бьют своих жен. И, конечно, терпеть не могут евреев. Как будто от пьяного гоя можно ожидать другого! Еще она переживала, что опять останется одна. Она привыкла, что дом полон жизни, ей есть о ком заботиться, кому готовить, за кем прибирать. Она уже один раз чуть не сошла с ума, когда сыновья ушли в армию. Еле привыкла, что целый день тихо и пусто, некому даже слово сказать… А сколько было радости, когда они вернулись! А теперь они уедут, и
