Сестрины колокола - Ларс Миттинг
И тут немец ухнул вниз с криком, становившимся все тише по мере падения. Под ним обломился кусок скалы, и Астрид услышала немецкие слова, которые не могли быть ничем, кроме ругательств. Потом тишина. Астрид увидела, как он карабкается назад, ворча себе под нос, встает на одно колено и возится со своей странной поклажей. Потом он заковылял дальше; видимо, ушиб колено. Астрид слышно было, где он идет. То отогнутая веточка, пружиня, возвращалась на место; то шуршали под ногами плоские камни. На склонах эти звуки заглушало журчание ручья, но когда немец выходил на ровное место, ей сразу снова становилось его слышно. Пройдя немного вдоль ручья, он выбрался из кустов и вброд перебрался на другой берег.
* * *
Она всегда думала, что если большой мир придет в Бутанген, то накатит уверенно и неодолимо, нахлынет мощным потоком под яркими развевающимися знаменами и поспешит дальше. А когда пыль уляжется, всем станет ясно: настали новые времена.
Но вот сейчас большой мир сидит на камне в образе ссутулившегося молодого немца.
И он один как перст.
Потный, с промокшими ногами, в забрызганных грязью штанах. Отдохнув немного, он снова двинулся вверх по течению, туда, в сторону Даукульпена, или Дохлого омута.
Назван омут был так не потому, что там нашли свою смерть какие-то горемыки, а потому, что рыбачить там было дохлым делом. Вроде бы омут должен кишеть форелью: вода в нем черная, блестящая, и сам он глубокий. Но рыба там никогда не клевала. Поговаривали, что с этим омутом дело обстоит так же, как с одним омутом на Брейхьонна: форели полным-полно, но на крючок ни одна не попадется. Вероятно, там на дне полно вкуснятины, которая рыбе больше по вкусу, чем червяки. Но что это такое, кто ж его знает.
Пошарив в висевшей на плече сумке, немец достал из нее что-то, и вскоре ветерок донес до Астрид незнакомый аромат. В нем трепетали, перекрывая одна другую, богатые пряные нотки, в которых можно было выявить составные элементы, но которые при этом воспринимались как единое целое. Один ингредиент противно отдавал болотом, другой напоминал запах свежескошенного сена, третий компонент ароматной смеси вызывал мысли о Рождестве, а поверх всего этого витало еще что-то, заставлявшее вспомнить газеты Кая Швейгорда. Нет, не запах чернил или бумаги, но ожидание, жившее в этих запахах.
Пора в Халлфарелиа. Если задержаться здесь еще хоть чуть-чуть, потом опоздаешь домой, к вечерней работе на скотном дворе.
Но перед глазами у Астрид маячил немец. Будто редкого зверя разглядываешь вблизи.
Наверное, трубка у него погасла: он раскурил ее заново, а спичку щелчком отправил в сугроб. Трубка гасла раз за разом. Не дело так разбрасываться спичками, подумала она; дома и помыслить нельзя, чтобы тратить больше одной в сутки. Растопив утром печь на целый день, они потом, если надо было, поджигали там хворостину и несли куда требовалось. Астрид сидела от немца ниже по течению; ветер дул в том же направлении, и против своей воли она начала уже получать удовольствие от ароматов, мешавшихся с выдыхаемым чужаком воздухом. Немец достал продолговатый альбом и карандаш, и Астрид забеспокоилась, что он и тут будет стоять и рисовать несколько часов кряду, как стоял возле церкви. Но ветер, будто заметив ее нетерпение, сменил направление и донес это нетерпение до немца. Тот захлопнул альбом, открыл обтянутую кожей поклажу и вытащил оттуда темно-зеленый футляр. Вскоре в руках у него уже была изящная лакированная удочка с потертой пробковой рукоятью и круглой катушкой, из которой он вытянул толстую светло-желтую леску.
Рыбачить сейчас? Течение в реке слишком быстрое, чтобы форель клевала на червяка, это же все знают, да и видно – по реке несется с гор талая вода, в тени еще лежат груды снега. Да и где он взял червяков, земля-то мерзлая еще?
Какой он странный. Опустился на колени возле самой воды, закатал рукава и принялся переворачивать подводные камни. Неужели думает, что под ними что-то найдется? Подошел к голым кустам, нависшим над ручьем, потряс ветки и быстро собрал что-то, опавшее с них, потом достал маленькую латунную шкатулочку и прицепил к леске небольшой крючок с перышками. Поднялся чуть выше по течению, стал поодаль от омута, и светло-желтая леска пошла летать от удочки, но он не давал ей лечь на воду, а с каждым броском отматывал из катушки все больше блестящей лески. Высоко взлетая, она рисовала на фоне горного склона буквы: сначала поперечное «и», которое вытянулось в поперечное «у», а потом, скакнув вперед, превратилось в новое «у» петелькой кверху, и в конце концов леска выпрямилась и стала плоской линией, кончающейся в воде возле кромки льда.
Вскоре он смотал леску и снова забросил удочку. Получалось у него неуклюже: леска часто неровными кольцами падала под ноги, а он торопился смотать ее, хотя крючок попадал куда надо. Видимо, он хотел, чтобы леска обязательно легла красиво, и вскоре Астрид тоже захватил этот процесс, тем более что она постоянно ощущала привычный весенний голод. Она представила, как в воде бьется форель, как она потом подпрыгивает на берегу, а чуть позже скворчит и корчится на горячей сковороде; розовато-оранжевое мясо легко отделяется от костей, вилка, соль, свежесваренная картошка, масло.
Как долго можно наблюдать за человеком, который ловит рыбу там, где рыбы нет?
Очень даже долго, поняла она.
Он снова забросил удочку, поплавок закачался рядом с круглым камнем – сухим и серым сверху, черным там, где до него доставала вода. Удочка согнулась, леска, поскрипывая, побежала из катушки.
Наживка для форели
Перед ним бурлил ручей, питаемый талой водой; сейчас это была скорее речка. Горы вокруг все еще оставались белыми. Очевидно, там, наверху, снег только-только начал таять. Герхард опустился на колени и провел рукой по футляру удочки.
Сегодня он больше работать не будет. Ни пастор, ни церковь явно не жаждали его присутствия. Оставив рисовальные принадлежности в домике, он взял удочку и побрел вдоль берега ближайшего ручья. Эта удочка, осязаемый атрибут цивилизации, изготовлена в Британской империи из тщательно обработанного бамбука, – ровное и гладкое копье, рассчитанное на использование в дальних краях, в суровых условиях, как эти. Он купил эту удочку во время учебной поездки в Лондон: она красовалась в витрине магазина на Джермин-стрит. Из-за нее Герхард совершенно потерял голову, хотя мастерская, где ее изготовили, открылась
