Сестрины колокола - Ларс Миттинг
В конце книжки размещались рекламные объявления отелей, от Швейцарии до Северной Германии. На самой большой картинке был изображен дрезденский отель «Кайзерхоф» с рядом изящных кованых фонарей перед входом.
Чтобы разобраться в немецком тексте, Астрид приходилось постоянно сверяться со словариком в конце книги.
По ночам набережная Терраса Брюля красиво освещается газовыми фонарями.
Светло, подумала она. Ночью светло.
Светло в домах – можно читать. Светло на улице – можно гулять. Это же прямо как в книге Моисея. Когда тьма рассеялась. Можно выйти из дома при малой луне, при встрече узнавать своих знакомых. Освободиться от лесной темени. Темнота – это заговоры от хульдр и лесных разбойников, многочасовое бдение у очага, бесконечный пересказ все тех же историй со все новыми подробностями. Стоит зимней ночью выйти из дома, и сразу мерещится, что рядом кто-то есть.
На свету страх испаряется. Темные углы не скрывают никаких ужасов. Совсем не та зима, когда только и пробежишь от одного дома до другого.
Астрид развернула и рассмотрела карты Северной Германии, Дании, Норвегии и Швеции; разобралась в том, как сделать заказ в ресторане, узнала, сколько стоит поездка на пароходе и на поезде.
Ею овладела неодолимая тяга отправиться в путь, уехать далеко-далеко, погреться на нездешнем солнце. Потянуло куда более мощно, чем когда она читала газеты Кая Швейгорда.
Тут и там на полях она находила пометки, сделанные рукой Герхарда, красивым и разборчивым почерком. В разделе «Практические советы путешественникам» он пытался составлять предложения по-норвежски: «Я ищу улицу до Гудбрандсдала»; «Где могут все свой обед купить».
Между страниц прятался рисунок, датированный январем. Значит, он в тот день сидел там, в том городе, о котором она мечтала, и представлял Норвегию: остроконечные вершины гор, незнакомые, но красивые деревья с круглой кроной; по широкой заснеженной дороге идут лошади, запряженные в повозки, хотя должны бы тащить сани. А вдалеке виднеется церковь.
Зачитавшись советами путешественникам, Астрид вообразила себя одной из них. Придумала кожаные чемоданы, всякий другой багаж, а Герхарда Шёнауэра отправила в обратный путь. У нее на голове был капор с завязками, и она поднималась на борт парохода («Дайте мне дамскую каюту, я боюсь морской болезни»), потом пересаживалась на конные дрожки и давала указания извозчику («Поезжайте быстрее, где ваш хлыст?»), отваживала мошенников («Вы просите слишком много»), прибывала в шестиэтажные гостиницы и просила номер на первом этаже («Я не желаю ходить по лестницам»), потом требовала перевести ее в другой номер, с клозетом, и не унималась, пока горничная не принесет свежего питья, воды для умывания и не закроет за собой дверь.
И все время Астрид возвращалась к рекламе отеля на Террасе Брюля, с видом на променад. На желтый свет газовых фонарей. Нет, не как мотылек, стремящийся к огню. Она видела, как глубоко проникает свет, не только освещая дома, но и просветляя мысли.
* * *
Захлопнув книгу, она вернулась к действительности и вспомнила, что сидит в одиночестве на пыльном сеновале. Во дворе мать гоняла детей и работников, Освальд звал помочь с чисткой рабочих лошадей, рожденных на хуторе и никогда не бывавших в других местах, и ей безумно захотелось вернуться в другой мир, снова предавшись мечтам. Но она знала, что книгу придется вернуть и что скоро уже, на Рождество, когда уедет немец, наступит пресловутое «после», а «до» превратится в затухающий отзвук этой весны.
Астрид подумала о тех двоих, что звали ее замуж. Амунд весной, Сверре осенью, один из Нордрума, другой из Нижнего Лёснеса, солидных хозяйств. В два разных времени года – двое разных празднично одетых мужчин, две встречи возле церкви, два подобающих предложения в парадной гостиной у них дома. Оба кандидата достойные. Тихоня Амунд – более пригожий, пусть даже одного зуба во рту не хватает. Правда, староват немного, ему скоро тридцать лет. Но и Сверре неплох: пусть грубоватый и плотный, зато веселый и одет наряднее.
В общем-то выходило так на так. Она и сама долго не могла понять, почему отказала им. А отказала потому, что вышло бы все одно. Во двор, в постель, на кухню. Матери и бабушки у обоих живы-здоровы. Придется биться за право по-своему организовать работу на хуторе, но, так или иначе, было бы похоже на то, как все шло до нее. Собрать женщин для выпечки лепешек на зиму. Потом Рождество, Пасха, весенняя страда, сбор урожая, снова Рождество.
Работа на земле Астрид нравилась, не в этом дело. Вытащить ягненка, застрявшего при окоте; укротить заупрямившихся коров; в сенокос – с утра до вечера с граблями, потом целыми днями копать картошку, так что не разогнешься, проснувшись. Но она помнила наказ деда: «Подумай, чем тебя будут вспоминать, Астрид. Рассказ о жизни человека, которого давно нет на свете, не бывает длинным. Меня вот, думаю, совсем забудут. А если вспомнят, так только то, что я старался никому не делать зла. Но где и зачем говорить об этом? Да еще надо найти подходящие слова. Людей помнят за то, что отлито в металле или построено из дерева, выткано, нарисовано или написано. И еще помнят зло и глупость, но не по мелочам, а крупные».
Астрид зашла в свою комнатку и достала рисунок, подаренный Герхардом Шёнауэром. Вот, значит, он приехал и пришел в восторг. Oт церкви, которую Швейгорд хочет разобрать. Рисунок был таким красивым, а она ведь видела, что он был создан за какие-то минуты. А за целый день, за месяц, за всю жизнь чего только немец не сумел бы достичь?
Рисунок был исполнен любви. Любви, которой была назначена цена в немецких деньгах, которые называются «марка» и «пфенниг», о чем она узнала из «Майеровского словаря».
В очередной раз она подивилась тому, как много разных мыслей мелькает в ее голове одновременно. Каждая мысль как торопливый муравей. Превращение, случившееся с ней, пока она стояла возле колоколов; чувство долга, страх наказания. Ей увиделось нечто чрезвычайно важное, и она обдумывала это во всех деталях. Воспоминание о моменте, когда колокольня ответила на ее взгляд. Отсутствие следов на толстом слое пыли. Должно быть, последним туда поднимался старый звонарь, чтобы собрать святой налет. А это значит, что никто, даже Кай Швейгорд и художник из Германии, не представляет, как выглядят Сестрины колокола.
Теперь ей стало ясно, как их спасти.
На
