Я не прощаюсь - Хан Ган
– Пойдём?
– Куда?
– Я хочу кое-что показать.
Тень Инсон, что размером была вдвое больше обычного человека, подёргиваясь, сползла с потолка на белую стену.
Я отодвинула стул и встала – но только потому, что хотела, чтобы эта тень остановилась. Я боялась, что она, словно растекающаяся тушь, настигнет мою и поглотит её.
Вытянув обе руки, я подхватываю тяжёлую коробку, поднимаю её и прижимаю к груди. Спереди идёт Инсон со свечкой. Мы с ней ни разу друг к другу не притронулись, но наши тени, напоминающие гигантов, сомкнулись плечами и, вместе пошатываясь, мечутся между потолком и стеной.
Переступая через порог раздвижной двери с матовым стеклом в дверном переплёте, она входит в комнату. Перед тем как последовать за ней, я оглядываюсь. Лишившиеся света коридор и кухня словно погрузились в глубоководную тьму. Проходя в комнату, по которой заметались отблески пламени, я вдруг представила, что нахожусь в каюте потонувшего корабля, где ещё остался воздух. И будто пытаясь не дать воде сюда проникнуть, я поддеваю плечом дверь, закрывая проём.
* * *
Я подхожу к Инсон – она стоит перед металлическими полками.
Под освещением свечи распластавшиеся чёрным цветом надписи на стикерах у каждой коробки словно двигаются. Где-то Инсон прорисовывала черты каллиграфией, а где-то – на скорую руку. По буквам видно, что их прорисовывали второпях, но линии оставались чёткими. В пятне света они словно оживают, что-то говоря, а в темноте – вновь утихают. В основном это названия мест и даты. Есть ещё стикеры с именами и годами рождения – скорее всего, это данные свидетелей произошедшего.
– Вот сюда, – сказала Инсон, указав на пустое место, куда я и поставила давившую на грудь коробку. Инсон сгорбилась, свеча в её руке опустилась, и свет встрепенулся кривыми узорами на стенах – корабль качается, и голова у меня кружится так сильно, что кажется, будто все коробки сейчас повалятся вниз.
– Можешь взять, пожалуйста?
Когда я взяла свечу, Инсон нагнулась ещё ниже. Пальцами пробегаясь по коробкам разных размеров на самой нижней полке, она будто копалась в хламе. И тут я поняла, что для неё эти движения привычны, она повторяла их бесчисленное количество раз. И это – ответ на мой вопрос, который я задала ей напротив печи в мастерской. Каково ей было жить здесь одной? Что она здесь делала все эти годы?
* * *
Наполовину выдвинув коробку с самой нижней полки, Инсон открыла её и достала сложенную втрое крупномасштабную карту. Она разложила её на линолеуме и, присев на колено, сказала:
– Вот тут школа моей мамы, в Ханджинэ.
Так же согнувши колени, я присела и поднесла свечу к кружочку размером с рисинку, в который Инсон ткнула указательным пальцем. Видимо, эта школа работает до сих пор – внутри круга было изображение с флагом.
– А где этот дом?
– Вот.
Место, куда указывала Инсон, было выше, чем я думала – это оказался дом на коричневой пунктирной линии с коротким расстоянием между точками.
– Мама жила вот здесь.
Инсон указала на отмеченную маркером чёрную точку – она была практически напротив школы.
– Она как-то говорила, что если бы школа была далеко, то она вообще бы не ходила. Тогда время такое было, что для сына могли и пансионат оплатить для учёбы в средней школе в уездном городе, но на дочь тратиться бы не стали.
Накрыв прилегающие друг к другу две точки средним пальцем, Инсон сказала:
– Когда бабушку упрекали соседи за то, что наша семья давала образование всем трём дочерям, она отвечала коротко и ясно: «Мир потихонечку меняется». Бабушка маму и её младшую сестру не заставляла заниматься домашними делами, когда те делали домашнее задание, поэтому они специально растягивали уроки надолго.
Коротко постриженный ноготь Инсон скользнул вверх деревни, оставив длинную линию.
– Когда объявили эвакуацию, она ушла на пять километров вглубь острова от береговой линии, а Ханджинэ оказался чуть за ней. Некоторым родственникам пришлось поселиться в доме двоюродного дяди. Бабушка беспокоилась, что те чужой хлеб спокойно есть не смогут, поэтому она отправила к ним маму и её старшую сестру с рисом и картошкой.
Кончик ногтя пальца Инсон передвинулся к чёрной точке у моря – видимо, это был дом их двоюродного дяди.
– Им нужно было пройти целых десять ли[50], так что на помощь вызвался брат мамы. Но в то время мужчинам было опасно выходить из дома, и дедушка ему запретил. Младшая восьмилетняя сестра мамы тоже хотела было пойти, даже сама умылась, собралась и уже вышла, но бабушка не дала ей. Сказала, что, если на полпути та устанет, им придётся её нести и это только затруднит их путь.
* * *
– Помнишь, я тебе об этом раньше рассказывала?
Как только Инсон спросила это, все воспоминания той ночи освежились в моей голове. Снег ровным слоем валил на проезжую часть, а тротуар был совсем безлюден. Рекламные щиты покрывались ровным слоем белого, как и наружные блоки кондиционеров и старые окна. Попадающий в кроссовки снег колол своим холодом, но под ногами он был необыкновенно мягким, так что с каждым шагом трудно было разобрать ощущения – то ли больно, то ли приятно.
– Я не всё тогда рассказала. А где-то даже не совсем правду сказала.
Инсон уставилась в оставленную маркером точку, будто в колодец. Взгляд её впился в эту черноту, будто оттуда исходил некий свет.
– Когда мама и её старшая сестра вернулись в деревню, заваленные снегом тела лежали не на футбольном поле у школы, а за воротами – на ячменных полях. Во всех деревнях схема у них была похожая – сначала собирали всех у школы, а потом убивали на полях или на берегу.
Мне мерещилось, что точка вверху карты слегка дёргалась. Стоило мне отвести от неё взгляд, и она начинала шевелиться, словно притворяющееся мёртвым насекомое.
– Они наконец нашли бабушку и дедушку, в поисках стирая с лиц трупов снег, но поблизости не оказалось ни тела брата, ни тела младшей сестры. Поэтому оставалась надежда на то, что брат сбежал заранее, как только они увидели, что к деревне подходят военные, хоть в школьных эстафетах он постоянно приходил последним. А вот то, что не было сестрёнки, было действительно странно, за неё они сильно волновались. Мама и её сестра подумали, что, возможно, сестрёнка где-то
