Бестеневая лампа - Иван Панкратов
— Это вообще что?
— Не страшно? — приподнял бровь Платонов.
— Мерзко, — честно ответила Света, — но после такого уже не страшно. Ну и плюс алкоголь, ты ж понимаешь.
Подняв плакат с пола, Платонов уложил его на кушетку, расправил.
— Это придурок один. Призывник. Меньше месяца в армии. Еще присягу не принял. Служить боялся, плакал. Ну и взял шприц с каким-то дерьмом, вколол себе в ногу. Научил кто-то.
— И это вот так… потом? — Света, широко раскрыв глаза, посмотрела на фотографии, потом на Виктора и отхлебнула почти полстакана.
— Да, так. Лечили, как могли. Все раскрыли. Перевязывали тщательно. Каждый день чуть ли не по часу с ним возились. В реанимации лежал. Все равно на восьмые сутки ногу пришлось убрать.
— Ногу? — Света отступила на шаг.
— Вариантов не было. Или в могилу, или ноги лишиться. Мама у него с Сахалина, кажется. Медсестра. Прилетела на следующий день после операции, вот тут стояла, где ты сейчас, и орала, как она нас всех в тюрьму посадит, а там нас всех поубивают за ее сына. Мы послушали ее, а потом фотографии показали. У нее в голове — где-то очень глубоко — поверх мамы медсестра все-таки включилась. Поняла, на колени упала, благодарила, что сына спасли… Они потом вместе в округ уехали на протезирование.
— Это ж как надо не хотеть служить… — прошептала Света.
Платонов пожал плечами. Где-то на площадке очень знакомо скрипнула дверь пищеблока. «Поздновато официантка домой собирается», — подумал он, но выходить проверять не захотел и продолжил:
— Да. Боятся. Делают с собой всякое дерьмо. Гвозди глотают или иголки, например… Рассказывать или ты сейчас в обморок упадешь?
— Плакат переверни все-таки, — сказала Света и вернулась на диван. Платонов положил его на кушетку фотографиями вниз, сел рядом.
— С иголками вообще просто. В стержень от шариковой ручки запаивают и глотают. На рентгене стержень не видно — можно в госпиталь попасть, полежать дней десять, — продолжил Виктор. — Если кто хочет посерьезней проблему — те глотают хлорку, карбид, марганцовку достают где-то. Заворачивают все это в фольгу, чтобы не сильный ожог получить. Некоторые пальцы на руках отрубают. В итоге, если прокурор не прижмет — все через психиатрию увольняются. Как говорил один начальник психушки: «Непредсказуемый солдат должен быть уволен»…
— Господи, какой ужас, — Света допила шампанское. — Я помню, у тебя где-то вино было. Давай лучше красного полусладкого, чем эту газировку.
Платонов подошел к тумбочке, которую называл «волшебной». Там, внутри, в любое время дня и ночи был алкоголь. Любой. Вино, водка, коньяк. Они шутили между собой, что никто не знает, как он там появляется — но то, что он там есть всегда, сомнений не вызывало.
Бутылка грузинского вина оказалась как никогда кстати. Платонов взял в руки штопор и вдруг услышал какой-то звук со стороны двери. Поставив вино на стол, он быстро прошел к выходу, увидел, что опять оставил дверь слегка приоткрытой; распахнул широко и резко, огляделся.
Никого.
Платонов закрыл дверь, повернул ключ и вернулся. Света у стола держала в одной руке штопор, а в другой бюстгальтер.
— Я долго буду ждать? — спросила она.
— Ассистент, штопор, — властно сказал Виктор. — Будем извлекать из бутылки инородное тело…
И они приступили к операции.
5
Очень хотелось шоколадку. Очень.
Жданов прикрыл глаза и представил, как она лежит у него под матрацем и потихоньку тает. Надо было ухитриться съесть ее в течение часа — потом эту коричневую массу можно будет только слизывать с фольги. А фольга ему еще понадобится сегодня…
— …С одной стороны сопки стрельбище, а с другой — полигон для вождения, — вслушался он в монолог, звучащий в палате. — И между ними полтора километра…
Рассказывал, как всегда, Сергачев. Казалось, он знал все байки Восточного округа за последние лет двадцать — его рассказы отличались, с одной стороны, занятным сюжетом, а с другой — были очень похожи на правду, и поэтому пользовались большой популярностью.
— …На полигоне едет бэтээр, на броне сидит инструктор, командует механику-водителю, куда рулить. И вдруг падает на землю с брони и орет. Бэтээр встал, из него экипаж выскочил, потом еще парочка техников подбежала. В бушлате инструктора на боку дырочка, под бушлатом кровища. Закинули его в командирский УАЗик и в госпиталь. Слышал, что он живой остался… А с другой стороны сопки на стрельбище — отделение. Снайпер и семь автоматчиков. Кто-то из них отстрелил патрон из ствола, когда разряжал оружие. И вот к ним следак приехал и ждет, что ему из госпиталя позвонят и скажут, какую пулю извлекли. Если снайперская, то понятно, кого за жопу брать, а если автоматная, то еще семь стволов отстреливать на экспертизу.
— И что оказалось? — не выдержал кто-то у двери.
— Снайперская, — с какой-то непонятной гордостью в голосе ответил Сергачев. Алексей, несмотря на полумрак, ясно представил, как сержант качает головой и кривит рот. — А еще говорят, что у нас стрелять никто не умеет. А тут через сопку за полтора километра — точно в «контрабаса»…
«Так он же случайно», — хотел вставить свои пять копеек Жданов, но решил лучше промолчать, помня о своих с ним отношениях. Аккуратно нащупав плитку шоколада, он вытащил ее из-под матраца; с лёгким раздражением почувствовал, что она стала мягкой. Аккуратно протянул руку к синим больничным штанам — в полумраке палаты движение было почти незаметным, — медленно сел и принялся их натягивать.
— Курить, Ждун? — спросил кто-то за спиной.
Жданов молча кивнул. Он был уверен, что услышит и продолжение «Я с тобой», но его не последовало. Тогда он встал с кровати и вышел в коридор, щурясь от яркого потолочного света.
Медсестры не было на посту — она что-то делала в перевязочной, и, хотя двери туда она оставила открытыми, видно ее не было; Жданов слышал только звяканье металла и шум льющейся воды. Тихими шагами он пересек коридор, вошел в туалет и закрылся в кабинке.
Из одного кармана достал шоколадку, из другого — пачку из-под сигарет с порошком, что он быстро зачерпнул пару дней назад из банки у сестры-хозяйки, когда помогал ей переносить грязное постельное белье на «прачку». Зачерпнул, особо не задумываясь над тем, а что же это такое — просто вдохнул воздух над банкой, поперхнулся какой-то жгучей остротой до рези в глазах, сунул руку в стеклянную неплотно прикрытую емкость и набрал примерно половину ладони. Деваться было некуда — и он сыпанул просто так в карман; пачку нашел потом, в урне, когда у кого-то из офицерской палаты кончились сигареты.
Алексей, помня злые прищуренные глаза Сергачева, в своем решении не сомневался и лишь надеялся, что у него все удачно сложится. Из того, что он услышал под дверью ординаторской, самым доступным вариантом было глотать что-то типа хлорки, завернув ее в фольгу. С марганцовкой или таблетками аспирина у него не вышло — достать нигде не сумел, — а вот с этим порошком, украденным в банно-прачечном комбинате, должно было получиться. Перележит немного, а там глядишь, и Сергачев дембельнется.
Он развернул шоколадку, стараясь не шелестеть фольгой. Слегка подтаявшая сладкая коричневая масса с орехами чмокала во рту; он прищурил глаза и наслаждался этими мгновеньями. Вчера прапорщик из соседней палаты сунул ему пару сотен и отправил в магазин за едой, в обмен на эту услугу предложив забрать сдачу. Ее хватило на маленькую плитку шоколада.
Скрипнула дверь. Несколько человек, шаркая тапками, вошли в туалет. Кто-то откашлялся, чиркнула зажигалка, потянуло дымком.
— …Он огромный был, метра два ростом, — опять услышал Жданов голос Сергачева, рассказывающего очередную историю. — Говорят, с Кавказа откуда-то. Их тогда еще призывали. Старались, чтоб служили подальше от дома. А они, конечно же, сразу в кучки сбивались, своих подтягивали, защищали. Вот он приехал в часть из учебки — а тут его земляки по полтора года отслужили. Они его сразу к себе поближе…
Алексей стал жевать медленней и аккуратней, чтобы случайно не привлечь внимание.
— …А он, между прочим, по боксу то ли мастер, то ли кандидат. И стал у молодых деньги забирать, сигареты, еду. Где-то сам кулаками мог, где-то земляки ему
