Бестеневая лампа - Иван Панкратов
4
Его позвали в отделение, когда он достал из холодильника шампанское и завернул его в полотенце, чтобы запотевшее стекло не выскальзывало из рук.
— Виктор Сергеевич, — вошла в коридор без стука Наталья, увидела в руках доктора бутылку, виновато развела руками, но успела бросить взгляд в сторону неплотно прикрытой двери в ординаторскую. — Ой. Извините. Там просто…
— Что? — Платонов тоже оглянулся на кабинет. От самого края дверного проема было видно, что на диване кто-то сидит, и у этого «кого-то» — ноги в сетчатых колготках и туфлях на шпильке.
— Послеоперационный жалуется. Болит у него. Промедол сделала — все равно болит. Посмотрите.
Наталья говорила все это, а сама потихоньку продвигалась вперед, чтобы увидеть чуть больше. Виктор заметил ее хитрый маневр и сделал решительный шаг в ее сторону. Наталье пришлось выйти за дверь на лестничную площадку.
— Я посмотрю, — кивнул Платонов. — Через три минуты. Вот все брошу — и посмотрю.
Он демонстративно протер бутылку шампанского и добавил:
— Мне же заняться нечем. Совсем.
Наталья посмотрела куда-то в пол и молча ретировалась в отделение. Виктор вернулся и закрыл за собой дверь предусмотрительно вставленным в замок ключом, которым он почему-то не воспользовался пять минут назад. «Будь внимательнее, — сказал он самому себе. — Двери для того и придумали». Он знал, что Наталья сейчас не станет звонить его жене, но то, что они будут судачить между собой в сестринской, оптимизма не добавляло. Потом он вспомнил, что проводит подобным образом время на дежурствах около четырех лет, усмехнулся и сказал вслух:
— Господи, да от кого я пытаюсь спрятаться?
Он вошел в ординаторскую, притворив, пусть и не очень плотно, внутреннюю дверь, поставил бутылку на стол и услышал за спиной голос:
— Ты опять не убрал этот ужас.
«Да, черт побери, не убрал. Потому что забыл, кто из вас его боится».
Платонов обернулся на голос и удивился той метаморфозе, что произошла буквально за минуту. Светлана распустила волосы, откровенно расстегнула блузку, села полубоком, подогнула, не снимая туфель, ноги под себя и проследила за тем, чтобы в разрез юбки попало как можно больше резинки на чулках. В руках она держала пустой высокий стакан с нарисованной на нем вишенкой.
— Фужеры ты так и не купил, — укоризненно покачала она головой. — Ох уж эти офицеры…
— Да откуда здесь фужеры, Света, — раздраженно ответил Виктор. — Тут только водку и пьют.
— Я пью шампанское. Я пью вино. Мог бы и озаботиться, Витя.
— Ты сейчас серьезно? — нахмурился Платонов.
— Как никогда. Плакатики-то снимай, — указала Света на стену. — Только шампанское сначала плесни.
Пришлось открыть бутылку, налить пенящийся напиток в стакан с вишенкой и полезть на кушетку.
На стене висели несколько плакатов, иллюстрирующих его научную работу, которой он продолжительное время гордился. Большие цветные фотографии, сделанные в операционной и перевязочной — лампасные разрезы, руки в перчатках, раздвигающие крючками раны, окровавленные инструменты. Богатейший опыт лечения анаэробной флегмоны в условиях базового госпиталя. Виктор помнил этого солдата, помнил его маму. Помнил, как этого пацана, счастливого до невозможности, отправляли в округ на протезирование. Без ноги в восемнадцать лет.
Когда Света впервые увидела эти фотографии, она чуть не выбежала на улицу. Замерев спиной к стене, она потребовала от Платонова снять плакаты на то время, что она здесь будет находиться, и впредь перед ее приходом делать так всегда. Он нашел выход — в день, когда он ждал Светлану, он переворачивал плакаты фотографиями к стене. Это несколько снижало градус недовольства. Сегодня он забыл это сделать — потому что он не помнил точно, кто сегодня приходит, Света или…
— Ох и развел ты себе баб, — шепнул он под нос, стоя на кушетке и переворачивая плакаты. — Так что не жалуйся… Нормально?
— Конечно. А лучше бы их снял совсем.
— Ты, наверное, забываешь, кто я и где ты находишься, — спрыгнул на пол Платонов, взял со стола бутылку и отпил из горлышка. — Извини, но мне надо там кого-то посмотреть, сестра звала.
— Только недолго, — поморщилась Света. — Хоть бы музыку включил. Или телевизор.
Виктор кинул ей пульт, а сам вышел в отделение. Наталья оторвалась от своего телефона, поднялась из-за стола и пошла навстречу.
— Максимов жалуется, — уточнила она. — Хотя все по листу назначений сделано.
Они вместе вошли в палату. Максимов, майор-артиллерист, прооперированный сегодня по поводу геморроя, лежал на ближайшей к двери кровати, ворочался и потихоньку стонал.
Платонов включил свет, чем вызвал недовольство всех офицеров в палате, но не обратил на это внимания. Откинув одеяло с ног, он молча осмотрел повязку, потом взял из рук Натальи историю болезни, открыл лист назначений и прочитал:
— «Убрать газоотводную трубку в шестнадцать ноль-ноль». Сейчас сколько? Двадцать два пятнадцать? Какого хрена?
Наталья втянула голову в плечи и прошептала:
— Ну это же операционники делают перед уходом с работы… Я и не в курсе.
Платонов сухо кашлянул, что в данной ситуации означало крайнюю степень недовольства и заменяло длинную тираду на русском матерном, вышел в перевязочную, вернулся в перчатках.
Процедура была для Максимова малоприятной, он несколько раз вскрикнул — но в итоге все получилось, как нельзя лучше. Виктор швырнул газоотводку, обернутую турундами с мазью Вишневского в лоток, туда же скинул и перчатки.
В коридоре он тихо сказал Наталье прямо в лицо:
— Знаешь, на войне нас, врачей, могут убить враги. Вас за такую работу расстреляют наши. Сейчас сверху салфетку с мазью — и промедол повтори. Я утром в историю допишу назначения и распишусь. И чтоб до утра не беспокоила меня.
В ординаторской Света смотрела канал «Наука». Впрочем, это было нормально. Просто иногда очень хотелось поговорить о чем-то менее глубоком — но, глядя на ее ноги, он подавлял подобные желания. Девушка с такими ногами, смотрящая в гостях у любовника канал «Наука» — что может быть ценнее?
Платонов вошел, налил себе шампанского, сел на кушетку и принялся рассматривать Светлану. Она, не поворачивая головы, перевела на пару секунд взгляд на него, улыбнулась и шепнула:
— Ты все сделал? Тут просто очень интересно… Про генно-модифицированные продукты… Да и про генетику в целом…
Он кивнул, соглашаясь. Генетика так генетика. Она смотрит телевизор, а он — красивую картинку с шикарной девушкой на старом диване с покрывалом родом из восьмидесятых. Обшарпанные подлокотники, провалившаяся середина — диван когда-то принесли из дома одной из медсестер, что купила новый гарнитур и раздавала старую мебель. В ординаторской было много таких подарков — например, пара шкафов, полностью решивших проблему посуды и медицинской литературы, были куплены у ведущего хирурга за символическую тысячу, когда он, наконец, сломал систему и получил квартиру от государства. Столик рядом с диваном когда-то стоял дома у мамы Платонова — светло-коричневая полировка пошла на нем трещинами, ножки качались, но до тех пор, пока тарелки не падали на пол и коньяк не выливался из рюмок, заменять его никто не собирался. Таким же образом здесь появились старый телевизор, подставка под него, шторы и компьютеры. Единственное, что в ординаторской было госпитального — кушетка и большие двухтумбовые столы, как у Сталина. Только лампы на них были не зеленые — вполне себе современные, дневного света; подарок сестер на двадцать третье февраля. Так и жили…
В мыслях о диване он и не заметил, как Света подошла к нему и села на колени, обхватив руками шею.
— Ты вообще со мной? — заглянула она Виктору в глаза. Он молча кивнул, включил лампу на столе и дотянулся рукой до выключателя на стене, погрузив ординаторскую в полумрак.
— Интим? — усмехнулась Света. — Хоть бы приобнял, что ли.
Платонов положил руку ей на талию, но внезапный не сильный, но неожиданный удар по голове заставил его вскочить. Света чуть не упала на пол, хотела возмутиться, но спустя секунду захохотала в голос.
— Я ж говорила — лучше бы ты их снял! — смеялась она, не замечая, как выплескивается шампанское из стакана. Платонов стоял возле кушетки и смотрел на плакат, лежащий на полу. Леска, на которой он висел на стене, все-таки порвалась, ударив деревянной рамкой по голове.
«Это ж сколько раз я его туда-сюда переворачивал? — спросил сам себя Платонов. — Леска-то не из самых тонких была…»
Прекратив смеяться, Света подошла
