Под красной крышей - Юлия Александровна Лавряшина
«И так каждый день?» – жалобно спросила она, и старушка Бахтина с недоумением захлопала короткими выцветшими ресницами: «А как же иначе, девочка моя?!»
– А как же иначе? – яростно повторяла Катя, взбивая кулаками жидкую подушку. – Ты понимаешь, Светка? Как же иначе?
Она уговаривала сестру выйти за Бахтина так усердно, словно это было ее собственное замужество. Между тем всем с самого начала было ясно: о том, чтобы Катя тоже перебралась к Бахтиным, не может быть и речи. Это охлаждало решимость старшей сестры, но Катю только распаляло. Поборов недоумение, Светлана поняла: сестре не терпится проверить свою взрослость. Ей надоело быть малышкой и слушать бесконечные рассказы о том, как Света в девять лет стала ей нянькой. Катя уже без труда справлялась с дворницкими обязанностями, благо участок был небольшой – вокруг их «брусчатых» – и чистый.
К матери девочка всегда относилась как к тяжелобольному чужому человеку, о котором необходимо заботиться, потому что чем-то ему обязан. Иногда она задумывалась: «А чем?» Тогда становилось тошно и хотелось убежать из дома к черту на кулички.
Но Катя не убегала и даже не уходила к Бахтиным. Там она старалась появляться пореже, хотя порой забредала в их двор. Но чаще Катя брала книгу и пряталась от всех за толстым переплетом. Когда Лев Борисович допустил ее к своим книжным шкафам, девочке не сразу удалось отодвинуть до блеска натертое стекло – так дрожали руки. Сестра считала Катю чересчур книжным ребенком, и все случившееся впоследствии только подтвердило ее опасения. Правда, в результате, по мнению Светланы, все сложилось как нельзя лучше…
Когда Шестаковы вернулись в Кемерово, Светлана Сергеевна сокрушенно заметила, что годы не слишком изменили сестру. В свое время Бахтины радовались тому, что Володя увозит ее в Европу, полагая, что там она обретет манеры и остепенится. Манеры Катя обрела, но ее сущность не изменилась. По-прежнему каждый шаг сестры внушал Светлане Сергеевне опасения, хотя «ничего такого» Катя не выкидывала уже лет десять. Но каждый раз, поджидая их с Марком возвращения, Светлана чувствовала, что начинает паниковать.
Ничего более драгоценного, желанного и жизненно необходимого, чем Марк, у нее никогда не было. Порой сын казался ей экзотическим цветком – сама Светлана выросла на другой почве. Кажется, этот мальчик даже не подозревал, что можно обедать на кухне… Она не уставала благодарить судьбу, что ей довелось вырваться из нищеты, сын же ее и не жил иначе.
Но умер муж, казавшийся сгустком энергии и силы, и бедность вновь начала скалить издали гнилые зубы. Светлана Сергеевна до боли стискивала маленькие кулаки, пытаясь найти выход. Марку на зиму нужны меховые ботинки. На днях он как бы между прочим указал в каталоге, какие хотел бы. Она испуганно ахнула. Но про себя… Марку не было позволено увидеть и тени сомнения на лице матери.
Над могилой мужа Светлана Сергеевна поклялась: пока она жива, их мальчик останется в неведении насчет самого страшного, отчаянно ненавидимого ею порока – нищеты.
* * *
Выяснилось, что он ни черта не смыслит в движениях людских душ. Даже теперь, зная все от самой Кати, он никак не мог представить ее вместе с Ермолаевым.
Марк привык думать, что единственный достойный Кати мужчина – это ее муж. Неутомимый и остроумный Шестаков заставлял его испытывать восхищение и одновременно необъяснимый страх. Иногда Марк ловил на себе его взгляд, в котором густо колыхалось отвращение. Марк неловко отводил глаза, не находя объяснений. Только однажды, на похоронах Бахтина, этот взгляд смягчился, и сердце Марка встрепенулось надеждой: теперь Володя обязательно полюбит его, ведь с этого дня он – его единственный родственник-мужчина. Они плохо знали друг друга и не были особенно близки, но ведь все можно наверстать! Однако прямо с похорон Володя уехал по делам, а когда они встретились вновь, Марк увидел в глазах дяди ту же черную неприязнь.
Теперь Марк старался избегать Катиного мужа. Но сегодняшний вечер только подтвердил, что Шестаков ей под стать больше, чем кто бы то ни был. Тем более этот длинный несуразный поэт, в котором Марк не находил ничего, во что можно было бы влюбиться.
«Если б я был женщиной», – поспешно добавлял Марк, боясь даже в мыслях допустить другой вариант.
– Да что с тобой? – не выдержала мать. – Это спектакль так на тебя подействовал? Наверное, я зря не пошла. Или что-то другое?
Марк поспешно выдавил улыбку:
– Ничего, мам, просто устал. Пойду лягу…
– Не простыл? – Ее рука потянулась к ящичку с таблетками.
– Да нет, просто спать хочу. Ты ложись, я хотел еще одну книгу у отца поискать.
– Тебе помочь? Я примерно знаю, где что стоит.
Он усмехнулся и прижался к щеке матери:
– Ты же знаешь, я люблю сам порыться.
– А вот я не могу. – Лицо ее жалобно скривилось. – До сих пор не могу разобрать его бумаги в столе. Так все и лежит, как было при нем…
«Ну и прекрасно, – подумал Марк, обнимая мать. – Тем легче мне будет найти…»
– Ничего, мам, – сказал Марк голосом жизнерадостного среднего американца, – это же не к спеху. Как-нибудь мы вместе разберемся во всем.
Привстав на цыпочки, Светлана Сергеевна поцеловала темные кудри сына:
– Долго не возись, копуша, если устал. Сейчас такое мерзкое время, барометр просто с ума сходит! Надо поберечься.
– А ты не кури в постели, мы договаривались.
– Клянусь! – Она сделала круглые глаза. – Одна моя приятельница после смерти мужа сразу бросила курить, а я не могу. Почему? А, Марик?
– Ты хочешь, чтобы я углубился в дебри психоанализа?
– О нет! Ладно, спокойной ночи!
И все же Марк не удержался. Его скользящие шаги замерли у двери, и, оглянувшись, Светлана Сергеевна встретила пристальный и испытующий взгляд сына. Он словно примеривался: стоит ли ожидать от матери искренности? Потом мягкий подбородок его дрогнул, Марк так же стремительно и бесшумно вернулся к столу и спросил звенящим от скрытого напряжения голосом:
– Мама, почему Катя так рано вышла замуж? Ведь она не была беременна.
Светлана Сергеевна не сделала испуганных глаз и не ужаснулась. У них в доме не было запретных тем и невозможных вопросов. Муж настаивал на свободомыслии равно, как и на необходимости крахмалить белье. Марку не исполнилось и шести, когда отец впервые попытался завести с ним «мужской» разговор, но, вопреки ожиданиям, мальчик не проявил положенного любопытства, замкнулся и стал сосредоточенно ковырять серповидную корочку на коленке. Отцу пришлось отступить, но с интервалами в пару лет он возобновлял этот разговор.
