Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Он снова с головой ушел в работу. В ателье его Венеры и Леды стали по праву шедеврами тщательнейшего «вылизывания», и Кормон был тронут этим до глубины души.
– Очень хорошо, Лотрек, очень хорошо. Возможно, у вас и нет чувства прекрасного и врожденного таланта, но вы доказали, что всего этого можно добиться упорным трудом.
В студии он неустанно трудился над «Икаром», болтал о всякой всячине с мадам Лубэ лишь ради того, чтобы избежать молчания, которое могло привести его к опасным размышлениям. В «Нувель» он удивлял своих друзей своей болтливостью и поднимал им настроение, раз за разом заказывая пиво на всю компанию и вступая в провокационные споры об искусстве. Когда же разговор заходил о женщинах, Анри старался не слушать. Но тяжелее всего было ночью. Во сне он становился беззащитным перед мучительными сновидениями. Он завел привычку читать в постели до тех пор, пока глаза в конце концов не закрывались сами собой и он не проваливался в глубокий сон, при этом книга, покоившаяся на покрывале, оставалась открытой и лампа продолжала светить на столике у кровати.
В город пришла весна, и однажды утром Анри разбудило громкое щебетание ласточек. Выбравшись из кровати, он привычно взял в руки трость и подошел к окну. Здесь он замер, оставаясь стоять босиком, в шерстяной ночной рубахе до пят, похожий на нелепого бородатого ангела. Он с улыбкой наблюдал за тем, как птицы играют, гоняются друг за другом, то зависают в воздухе, то вдруг стремительно проносятся мимо, подобно крылатым пулям, наполняя двор пронзительным щебетанием. Какой прекрасный день!
– Как раз для пикника.
Он прошептал эти слова и не успел опомниться, как нежный и жестокий мираж всецело завладел его сознанием. Берег реки – Сены, Марны или какой-нибудь безымянной тихой речушки… Жюли лежит на траве рядом с ним, как будто спит… Лучи полуденного солнца пробиваются сквозь густую листву деревьев, отчего ее лицо кажется покрытым подвижными крошечными веснушками цвета солнца, которые он пытается целовать… Эта игра постепенно перерастает в настоящие поцелуи, затем в настойчивые ласки, затем в занятие любовью… Ее распущенные белокурые волосы кажутся лужицей солнечного света на земле… Ее руки широко раскинуты, ладони повернуты кверху, она словно прикована к распятью удовольствия… Экстаз в сени деревьев… Затем, много позже, Жюли садится на траве, торопливо поправляя юбку и застегивая блузку, выбирая травинки из волос и делая вид, что ей стыдно за их столь неприличное поведение. А он, улыбаясь, винит во всем весну, объясняя, что для этого, собственно, и придуманы пикники, а не только для того, чтобы поедать муравьев вместе с прочими закусками…
Анри пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы отрешиться от этой завораживающей картины. Он решительно отвернулся от окна и заковылял к умывальнику.
– Вставай, Гренье! Время вставать!
В тот день в ателье они трудились над «Андромедой на скале», это было задание на неделю. Кормон вкратце пересказал им легенду о мифической принцессе, принесенной венценосными родителями в жертву ужасному морскому змею, от которого не было житья всему царству.
– Вы только представьте себе, если сможете, ужас этой прекрасной юной красавицы, когда она стоит в штормовую ночь на скале – обнаженная, беззащитная, прикованная цепями – и видит плывущее к ней морское чудище! Вот какой, друзья мои, должна быть ее поза, вы должны постараться уловить мимолетное мгновение этой трагической красоты. А добиться этого можно, приподняв брови, обратив ее глаза вверх, чуть раздвинув губы, как бы изображая ее безмолвный крик. И все же не забывайте, что, несмотря на столь бедственное положение, Андромеда все равно должна оставаться манящей и изысканно-соблазнительной…
Анри со вздохом взглянул на натурщицу Марию на подиуме. Как, черт возьми, изобразить ее манящей и изысканно-соблазнительной? Вы только поглядите на это усталое, вульгарное лицо, черные, жесткие волосы под мышками, жирные ляжки! Ну да ладно – еще всего каких-нибудь несколько недель, и не будет уже ни Андромед, ни «вылизывания» своих работ.
В тот день он закончил своего «Икара». Мадам Лубэ наблюдала, как он нацарапал свое имя в правом нижнем углу огромного холста, и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.
– Очень красиво, месье Тулуз. Прямо как фотография.
Ей было приятно иметь в доме такого жильца – вежливого, деликатного и внимательного. Теперь все закончится. Следующей зимой его уже здесь не будет. Он снимет себе студию где-нибудь в богатом районе, а не на этом захолустном Монмартре, среди всякого сброда и шлюх. Без него в этом огромном доме поселится скука. Не будет больше слышно его неторопливых шагов на лестнице, и уже никогда она не сможет заботиться о нем, приносить ему чай…
Анри отложил палитру и, улыбаясь, обернулся к ней.
– Я очень рад, что вам понравилось. И знаете, что я сделаю? После закрытия Салона распоряжусь, чтобы ее доставили вам, и вы сможете повесить ее в своей квартире. Да, да, и не возражайте, я настаиваю.
Он видел, что женщина вот-вот расплачется, и осторожно взял ее за руку.
– Пусть это станет небольшим подарком за все, что вы сделали для меня, и те счастливые часы, проведенные вместе. Ведь нам было хорошо этой зимой, не так ли? А, мадам Лубэ?
Анри хотел было предложить ей переехать отсюда следующей зимой вместе с ним и стать его домоправительницей. Но заводить речь об этом было еще слишком рано. Сначала его должны принять в Салон…
– А теперь мне нужно сходить к Танги, – быстро добавил он, – и заказать раму. Как вы думаете, надевать мне пальто или нет? На улице довольно тепло.
И вот она уже снова была прежней.
– Ну разумеется, вам следует надеть пальто, месье Тулуз. Уж вам ли не знать, что на парижскую погоду полагаться никак нельзя. Тут сейчас жарко, а в следующий момент можно сойти с ума от холода…
Увещевания мадам Лубэ все еще эхом отдавались в его ушах, когда он вышел из дома и зашагал по улице Коленкур. Солнце ласково пригревало, на нежно-голубом небе не было ни облачка. Ноги у него не болели, и «Икар» был закончен – слава богу! Он чувствовал себя свободным, счастливым, его душу переполняла нерастраченная нежность. Старый добрый Монмартр! Старая добрая улица Коленкур! Ему будет жалко уезжать отсюда, расставаться с этими обшарпанными стенами домов, с древней брусчаткой мостовой и дружелюбными людьми. Ему будет не хватать даже этого запаха… Это был тонкий, сложный запах, состоявший из самых разных весьма неприятных
