Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Казалось бы, очень просто, но на деле все обстояло куда сложнее. Прежде всего, где ее искать? В «Эли»? Именно там его друзья находили своих подружек. Их наметанный взгляд, казалось, безошибочно выхватывал из толпы востроглазую белошвейку или молоденькую прачку, жаждущую острых ощущений и любви. Они угощали их вином, затем приглашали танцевать и, кружась в танце, жаловались на одиночество и нашептывали, какие замечательные ночи любви могли бы провести вместе. Рано или поздно – а зачастую в первый же вечер – вели своих новых знакомых к себе в комнаты, и неделю или две продолжался роман. Но тут надо иметь возможность танцевать. Так что этот вариант отпадает.
На улице? О да, иногда улица дарила замечательные возможности для знакомства.
– Они все хотят этого, – уверял признанный мастер обольщения Рашу. – И если часто повторять попытки, то ты просто обречен на успех. Чистейшая арифметика…
Он даже устраивал своего рода показательные соревнования на коротком отрезке между площадью Пигаль и бульваром Клиши. Но для знакомства нужно сначала догнать девушку. А как это сделать, если и ходишь-то с трудом, останавливаясь через каждые несколько шагов, давая отдых ногам? Даже, предположим, тебе и удастся ее догнать, но что ты ей скажешь? И что она ответит, взглянув на тебя, тяжело отдувающегося, опирающегося на трость? Нет, улица тоже отпадала.
Тогда что оставалось? Бордель? «Серый попугай» на улице Стэнкерк, куда он отправился вместе с друзьями в тот день, когда Бонна распустил свое ателье. Узкие лестницы, застеленные затоптанными коврами, что вели в салон, олеография с изображением Клеопатры на стене, банкетки, обитые красным плюшем, тяжелый запах дешевых духов и обнаженной плоти. Девушки в легких сорочках или шалях с длинной бахромой, накинутых на голое тело. Их руки холодны, накрашенные губы похожи на кровавые шрамы на лице. При одной только мысли о том, чтобы поцеловать какую-нибудь из них, заняться с ней любовью, становилось дурно. И еще там воняло; они напоминали общественные туалеты. Нет – что угодно, но только не бордель. Что угодно…
Ну и что же? Ведь ты мечтал о Жюли, раздевал взглядом встреченных на улице девушек. Ты ворочался в постели, стонал во сне и просыпался усталым и изможденным. Но ты старался, как мог. В ателье ты корпел над какой-нибудь дурацкой Венерой или спящей музой, держал себя в руках, когда Кормон нес чушь о красоте и картинном изяществе. Ты работал над «Икаром», пил пиво в «Нувель» и глинтвейн в «Эли». Так тебе удавалось проживать день за днем, скрывая свой секрет, словно неприличную болезнь. Раскрыть душу тебе все равно было некому, и ты предпочитал просто помалкивать об этом. Возможно, эта новая боль, этот новый пульсирующий голод, охватывающий все тело, в конце концов пройдет. Может быть, все уладится само собой – как-нибудь обойдется…
В марте Лукас объявил, что его «влечение» к Жюли почти прошло и она ему надоела.
– Жюли милая девчонка, и в самом начале, когда твердила «нет» и давала мне пощечины, с ней действительно было интересно. Это была настоящая борьба, и я наслаждался каждой минутой этой схватки. Но, черт побери, теперь бороться больше не за что, и она сама должна понять: пришло время расстаться. В конце концов, можно всеми правдами и неправдами пытаться достичь Северного полюса, однако это совсем не означает, что тебе захочется просидеть там остаток жизни, не так ли?
Окрыленный сочувствием приятелей, он с досадой посетовал на то, что Жюли не соблюдала правила игры, была неблагоразумна и докучала ему назойливой любвеобильностью.
– Просто невозможно поверить, что всего каких-то три месяца назад она была девственницей! Ей прямо-таки не терпится поскорее скинуть одежду и прыгнуть в постель…
И как заметил Рашу, это лишь доказывало, что стоит однажды потревожить женское либидо, как в твоих объятиях оказывается настоящая тигрица, и вообще просто поразительно, как приятно могут удивить мужчину эти хрупкие, тщедушные блондинки, в то время как женщины с глазами Клеопатры зачастую оказываются в постели просто неповоротливыми клушами.
Странное дело, но известие о том, что Жюли разонравилась своему любовнику, и интимные подробности о ее чувственности сделали девушку лишь еще более доступной, более желанной и, если такое возможно, более реальной для Анри. Прежде она была лишь мечтой, далекой и манящей; теперь же стала женщиной из плоти и крови, не слишком благоразумной, чувственной и такой же ненасытной, как он сам.
Его сознание создавало тысячи абсурдных и захватывающих фантазий. Он пытался отрешиться от этих грез, но как можно отрицать то, что можно видеть, слышать и осязать? А он видел розовые изгибы ее ушек, ее изящный носик, слышал ее шепот, ощущал упругость грудей, словно касался их рукой, чувствовал влагу ее слез, шелк белокурых волос. Она стала объемной галлюцинацией, еще более реальной, чем мадам Лубэ, Кормон или его друзья. Удивительно, как идея, такая нематериальная вещь, может причинять реальную, пронзающую боль, похожую на укол углы. Но она была, причем такая же ощутимая, как прежние приступы.
Анри захлестывали волны гнева, похожие на обжигающее дыхание печи. В такие минуты ему хотелось орать, стучать кулаком о стену, метаться по комнате в бессильной ярости. Да, это способно бы помочь снять нарастающее в нем напряжение. Но он не мог метаться по комнате, он мог лишь еле-еле ходить, а потому оставался сидеть на своем маленьком стульчике, откладывал в сторону палитру, снимал пенсне, закрывал ладонями глаза, и перед его мысленным взором представала Жюли, обнаженная и манящая, словно выточенная из слоновой кости миниатюрная статуэтка, стоящая на ладони.
Иной раз ему начинало казаться, что стоит перестать сдерживаться и проделать все, что он хочет, в мире фантазий, тогда, возможно, все это вскоре надоест, и он, в конце концов, избавится от этой навязчивой идеи, этого желания, или как там еще называлось явление, сводящее его с ума.
И он сделал это. В воображении он срывал с Жюли одежду, разрывал на ней тоненькую сорочку, швырял ее на кровать и набрасывался на нее, как изнывающий от жажды путник бросается к лужице с грязной водой среди пустыни; он кусал ее губы, целовал взасос, водил дрожащими руками по ее телу, жестоко насиловал ее, пока она, в конце концов, не теряла сознание, превращаясь в покрытый синяками труп, распростертый на кровати.
Иногда это помогало; но чаще всего нет. И вот в один из вечеров, когда у него больше не
