Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Анри поглядывал на друга поверх чашки. Милый, чувственный Гренье! Он тоже слишком хорошо сознавал, что жизнь – это не развлечение с шлюхами на Монмартре и не бесконечные танцы в «Эли»…
– Ты совершенно прав, – сказал Анри, когда собеседник закончил откровения. – Говорят, женитьба – это замечательно.
Той зимой Анри часто виделся с Винсентом. Даже написал его портрет, изобразив друга со стаканом абсента. Он выслушивал философские рассуждения голландца, разглагольствования на политические темы, а также буйные излияния потоков сознания, озаренного мистицизмом, алкоголем, болезнью и пробуждающейся гениальностью. Лотрек уже привык к его патологической скромности, робкой улыбке и оглушительному смеху, к его вулканическому энтузиазму и угрюмому молчанию. В «Эли» он с любопытством наблюдал, как недавний проповедник тискает девиц во время танцев и отчаянно флиртует с молоденькой прачкой, хихикающей над его акцентом, подтяжками и ярко-рыжими усами. В «Нувель» любовался, как Винсент пьет абсент, набивает короткую трубку и строит несбыточные планы о создании колонии художников.
– Ее можно построить вдоль фаланги Фурье. Мы бы объединили наши ресурсы. Допустим, кто-то продает картину, и тогда деньги идут в общий котел…
Наедине же они постоянно спорили. Их близость и глубокое взаимопонимание основывались на несогласии. Различия в темпераменте и воспитании приводили к ожесточенным стычкам, которые, однако, шли только на пользу крепнущей дружбе.
– Твоя идея с колонией художников – просто чушь! – фыркал Анри. – Винсент, у тебя, наверное, с головой не все в порядке. Разве ты не знаешь, что художники не могут жить вместе? Закрой в комнате двух художников, и через неделю они перережут друг другу глотки ножами для палитр.
Как-то раз Винсент ворвался в студию и объявил, что его осенило: он станет пуантилистом.
– Бог ты мой, пуантилистом! – усмехнулся через плечо Анри, прерывая работу над «Икаром». – На прошлой неделе ты был импрессионистом, помнишь? Как Ренуар и Моне.
– На этот раз все очень серьезно, – возразил Винсент, восторженно сверкая глазами. – Вчера вечером я встретил за обедом Сёра, и за десертом тот разъяснил мне свои теории. И скажу я тебе, это решение всех художественных проблем. Просто до безобразия! Нужно лишь изучить оптику, законы отражения света, принципы доминант, продолжительность воздействия света на сетчатку…
– …и возиться по году с каждым холстом, как Сёра! Ты можешь представить себя рисующим точки в течение целого года? Уж кто бы говорил!
Они спорили даже о политике.
– Я не понимаю, как такие законченные идеалисты, как ты, могут быть столь объективны в своих рисунках, – бросал Анри в пылу дискуссии. – По логике вещей ты должен писать слащавые картинки в духе твоего кумира Милле, но, слава богу, до этого еще не дошло. Твои крестьяне реальны. По ним видно, что у них гнилые зубы, что они не слишком часто моются, что от них воняет и вообще они влачат жалкое существование.
– Крестьяне всегда жили в нищете. А раньше, когда король отбирал у них весь урожай, им приходилось еще хуже…
– Где ты вычитал такую чушь?
– Это правда!
– Нет, не правда!
– Нет, правда!
– Да нет же! Боже мой, иди в Лувр и взгляни на картины Брейгеля, Хальса, Тенирса и скажи мне, голодают ли их крестьяне! Ты только взгляни на их толстые животы и жирные задницы! А чем занимаются твои голодающие? Танцуют под сенью деревьев, обжираются, откупоривают бочки с вином или сидром. А их жены! Жирные, как утки, с такими грудями, что просто не помещаются в корсетах!
– Тогда почему же они устроили революцию?
– Они этого не делали. Они противились ей изо всех сил. Дохнуть с голоду крестьяне начали как раз во времена твоей дурацкой Республики, когда ввели призыв на военную службу. Король никогда бы не посмел оторвать человека от земли… Слушай, а чего мы ругаемся-то из-за ерунды? Пойдем лучше в «Нувель» и сыграем в карты. У меня такое чувство, что сегодня мне повезет.
Вскоре по приезде в Париж хроническая непоседливость Винсента снова дала о себе знать. Скучная рутина мастерских была не для него. Вместо учебы он мог просто поставить мольберт в грязном переулочке Монмартра или же вообще остаться дома, в квартире у брата, и рисовать натюрморты с испачканными в грязи башмаками и дешевыми романчиками в желтых обложках. Иногда он без предупреждения исчезал на два-три дня, затем появлялся промокшим до нитки, в измятом костюме и с растрепанной рыжей бородой.
– Я ходил посмотреть на деревья, – беззаботно объявлял он. – В городах невозможно дышать. Где я спал? Анри, ты такой чудной! Да не помню я, где спал! В какой-то хижине на берегу Сены. Дождь? Мне это нравится. Разве ты не знаешь, что голландцы не боятся воды? Посмотри лучше вот на это, Анри. Смотри, что я набросал…
С гордым видом он ставил холст у стены. Нечто, что он набросал на скорую руку. Подражание Писсарро, Делакруа, Сёра, и в то же время удивительная индивидуальность. Все было неправильно с художественной точки зрения, но неправильность эта завораживала.
Или же он совершенно неожиданно врывался в студию, задыхаясь от стремительного подъема по крутым лестничным маршам, зажав под мышкой папку, в меховой шапке, делавшей его похожим на эксцентричного американца.
– Анри, ты должен научить меня анатомии! Мне это просто необходимо, чтобы стать настоящим художником! Кстати, как тебе моя шапка? Колоссально, правда? Очень практичная вещь. Зимой можно опустить вот эти ушки, и тогда не будут мерзнуть собственные уши. – Затем он делал большой глоток рома из фляжки, висевшей у него на шее, и испускал счастливый вздох. – Ну, поехали!
И урок начинался.
– Это, Винсент, latissimus dorsi… А gluteus maximus – это тот мускул, на котором ты сидишь… Основу костей головы составляют coronoid, condiloid, mastoid и zigomatic…
Еще немного, и Винсент обычно запускал угольным карандашом в стену.
– Без толку! Никогда не запомню этих названий. Я слишком стар и туп. Лучше пойдем, угощу тебя вяленой рыбой.
И они отправлялись в маленькую квартирку братьев Ван Гог на улицу Лаваль. Анри угощался вяленой рыбой с жареным луком или другим деликатесом голландской кухни, а также знакомился с неизвестными и очень болтливыми «независимыми» художниками, чьи работы Тео выставлял в галерее между распродажами пасторалей барбизонцев. Теми, кто бросал тщетный вызов неблагодарному миру и, потрясая потрепанными рукавами, объявлял себя жертвой тайного сговора.
Вот такой она оказалась, последняя студенческая зима Анри. Но это была лишь внешняя ее сторона.
