Там темно - Мария Николаевна Лебедева
на данном изображении не может находиться отец
Яся разводит в пластмассовой баночке едкий порошок. Прядь за прядью подруга («да я сто раз так делала, всё ок будет») осветляет ей волосы. Дешманский оттеночный тоник – убрать желтизну – пахнет химическими цветами, красит шею, и плечи, и ванну, но, отмывшись вконец от всего, что покрашено быть не должно, делает голову серой, будто седой. Высушив кое-как, подруга ерошит Ясины волосы:
– Не пойму, на кого ты похожа…
Бесцветные пряди топорщатся как попало. Яся знает только: кого стала меньше напоминать. Остальное её не волнует. В ткань въедается пятно. Яся достаёт краски и переиначивает пятно на стилизованную «о» в вопросе «На кого ты похожа?».
– О, а я эту твою футболку на помойку отправить хотела, – раздражённо бросает мама. – Неужели не нравится в новом ходить? Ты совсем как отец!
На маминых руках рельефно проступают вены. Руки маленькие, пальцы короткие, с обгрызенными ногтями. Яся берёт эти руки в свои:
– Не, мам. Я совсем его даже не знаю.
Тянется обнять – и замечает особенно ясно: выше мамы на полголовы.
*снимок четвёртый*
Узорчатые, небывалые тени отбрасывают на стены, на Киру бесчисленные ловцы снов, в теневую сетку пакуют, липнут к лицу и рукам.
Забыла – так вспомни, волной набегает тревога: какая-то глупая мелочь может всё изменить навсегда. Ты никогда не застынешь в своём спокойном сейчас, даже тело – и то не ландшафт, а пунктирная бледная карта, один лишь крохотный штрих – и гладкое ровное прорвётся вдруг раной, застынет предгорьем шрама, щупаешь – вроде всегда так и было. Да не было, не было так.
Темнота сонно трётся о щеку, говорит: а со мной что вчера, что сегодня – всё одно. С одинаковым тщанием скрою что часы твои, что календарь, видишь их? Ну конечно не видишь. Всё потому, что ночь стелется от порога и до чёрт знает докуда эта ночь простиралась, не видать ничего, так темно.
Кира резко встаёт. Плотно сжав тонкие губы, она снимает ловцы. Один за другим.
Она готова увидеть сон. Или множество снов.
Люди же видят их постоянно – и ничего, живы.
Она вновь вытягивается на кровати, сжимает руки в кулаки – и закрывает глаза с таким видом, будто намерена идти в бой. Не слышит, как в комнате рядом сползает с зеркала висевший на нём палантин.
Крылатые твари носятся в небе, почувствовав что-то, не видимое человеческому глазу.
Ответ 12,
хронологически следующий за первым
Мой аппетит не хуже, чем обычно
Он выходит на свой балкон каждый вечер бог знает уже сколько лет.
Он знает, он где-то, наверное, вычитал: природа не терпит однообразия. Небо меняет цвет: показать ему, что день прошёл. Прорывается почка листком, говоря: вот сезон аллергии. Лист желтеет, становится суше и шуршит: ожидай простуд.
Он вновь и вновь появляется на балконе – вроде бы просто так, а на деле – ожидая, что этот вечер будет другим, а если не этот, то непременно следующий. Однако все они пугающе неотличимы.
Ничего. Значит, в другой раз.
Ну и погода. От этого холода пальцы превращались в лёд: стукни – расколотятся вдребезги. Зима подкрадывается пугливо: то вроде бы подступает, то настороженно пятится назад.
Должно быть, это случится в следующем году. Что за «это», что именно случится, он не знал, не мог предположить.
На балконе дома напротив много лет подряд появлялся худой высокий мужчина. Он смотрел вдаль и курил. Иногда вместо него появлялась женщина, иногда девочка – сперва крошка, потом постарше. Потом они обе ходить на балкон перестали.
В прошлом году мужчина перестал выходить покурить, да и девочки долго не было видно. Он уж решил – переехали все, но после девочка вернулась одна, и он понял – случилось другое, плохое.
Это казалось почти нереальным, что чьё-то время идёт, тогда как его личное, кажется, остановилось. Было неясно, чем измерять. Может, макулатурой. Почтальон заложит счета за ручку входной двери, а газеты с рекламой впихнёт внутрь ящика: там, внутри, они давно уже спрессовались в неразрушимый кирпич, и удивительно, как хоть что-то туда влезает. Может, там затерялось письмо от кого-то близкого или выигрыш в лотерею. Он не хочет знать. Впрочем, близких же нет, а в лотерею он не играет, так что вероятность того точно стремится к нулю.
И как при таких обстоятельствах может хоть что-то произойти?
Да никак.
Вот столько лет и не происходило.
Может, время мерится холодом. Когда холодает, он кутается плотнее в пальто и не знает, что издалека похож на большой валенок, поставленный на голенище.
Проводить вечера на балконе становится всё невозможней. Ветер загибает страницы, и он пережидает, положив на обложку обтянутые перчатками пальцы. Пальцы эти ноют, чуют приближающийся дождь – и он всегда уходит до того, как упадут первые капли.
Холода уже скоро, недолго осталось ждать. Ну же!
Природа не терпит однообразия. Природа не терпит однообразия.
Это заклинание, но оно не срабатывает.
Пальцы ноют. Старик из дома напротив поспешно собирает свои пожитки: журнал и стул, по дороге поспешно подставляет небу ладонь – поймать первую каплю дождя на счастье.
Ну же, на счастье.
Вместо этого на ладони застывает снежинка, первая в этом году.
Ничего не поделаешь. Иногда чудеса не происходят. Бывает так, что проносятся они мимо, подхваченные вихрем злых колких снежинок.
Что-то дёргает, тянет назад. Оборачивается. Карман древнего пальто зацепился за ручку двери.
Но тянет его не карман, а долгожданное, тайное.
эй, эй, обернись, посмотри
– Чудны дела твои, – бормочет он. Журнал валится из рук.
В доме напротив, в такой же панельной многоэтажке, в обрамлении стеклопакета видится царь всех птиц в истинном своем обличье, в огненном оперении, великолепный и устрашающий.
И чья-то узкая бледная рука задёргивает спешно шторы.
* * *
Как же она сразу бесит.
Будь отец королём, ему бы пришлось признать этого бастарда.
Руки-веточки, выступающие ключицы – на них в дождь не скапливается ли вода?
Хрупкий вид не вяжется ни с голосом, ни с поведением: не произнеся ни слова, гостья сошла бы за стеснительную тихоню, что глаз не смеет поднять. Но стоило заговорить – и с губ то и дело срывались приказы: «принеси», «дай», «забери».
И хуже того – постоянное «мы», заранее всё уж
