Там темно - Мария Николаевна Лебедева
Нравоучения не вышло – как-нибудь, может, потом.
Самое красивое здание города было богадельней в другой, прошлой, лучшей жизни. Теперь за разбитыми стёклами давно поселились птицы. У этой богадельни, крохотного замка из сказок, не было никаких шансов. Растяжка «Продаётся» давно прикрывала клочок облупившейся стены, но никто не покупал.
Здание было пустым, и оно умирало. Спасали лишь птицы.
Яся прошла мимо – оно и рассыпалось голубями.
Ужасное, рождённое в припадке безумия архитектора, самое уродливое здание города являло собой несколько непонятных помещений, лепившихся друг к другу в произвольном порядке. От них щупальцем тянулся длинный переход. Сбоку вся мешанина домов придерживалась заводской трубой, что как бы намекало на былую полезность самого уродливого здания.
Здание было пустым, и оно умирало. Птицы сторонились его.
Заброшенные дома хитро подмигивают Ясе осколками оконных стёкол. Они знают её секрет: всякий раз, когда становится невыносимо, она приходит к таким, как они. Скажем, идёт человек мимо такого вот дома и ни с того ни с сего чувствует ноющую печаль или безграничную радость, дальше пройдёт – и не понимает, к чему это было, зачем. Иногда даже чудится, будто в брошенных всеми домах зажигается свет. Всё тогда и понятно: там Яся внутри, а внутри Яси не помещаются чувства, волнами расходятся вокруг, цепляют случайных прохожих.
Город этот за город-то не считали, так – перевалочная станция между Москвой и Питером. Остановиться, перевести дух. Навестить пожилых родных. Но не жить, никогда тут не жить. Из таких городов все мечтают когда-то уехать.
«Жить здесь? В этой дыре?» – хохотнув, удивлялся здесь каждый второй.
«Я в Москву».
«Я в Петербург».
Вопрос «А после учёбы останешься тут?» считался почти оскорблением. И презрительно фыркали: «Конечно же нет!»
Большая часть всё же тут оставалась – продолжить строить планы, как бы свалить.
Стены домов пропитались насквозь мечтами о лучшей жизни, о невероятных приключениях. Дома трещали от неизрасходованного волшебства, корка асфальта прорывалась наружу, и от этого дороги становились хуже некуда. Сваливали вину, как водится, на рабочих – мол, руки кривые, кто так кладёт асфальт. А дело всего лишь было в том, что под тонким асфальтовым слоем, в глубине, под древней землёй (которая могла быть землёй настоящей столицы) билось живое сердце города, и нервное его биение превращало дороги в ничто.
Завернув в первое попавшееся кафе, она невозмутимо берёт оставленный кем-то картофель. На неё косятся – не потому, что кому-нибудь жаль недоеденной картошки, а потому что неясно – как можно делать это с таким самоуверенным видом.
Птица смотрит с некоторым отвращением, но, когда Яся протягивает кусочек и ей, съедает.
– Вот так аппетит!
Опять какой-то пристал. Много их, говорливых. Раз такой умный – давай, покорми, нечего тут разводить разговоры. Медленно, очень медленно – что за дешёвые спецэффекты, Яся, в конце-то концов – поворачивается к говорящему и поднимает глаза.
видел человек напротив
Снег, пепел, лунный свет, осколки предрассветных гибнущих звёзд. Резкие звуки смирно слились в тихий гул. Ощущение из прошлой, полузабытой жизни: вот-вот пальцы сомнут цветную обёртку и то самое, желанное, сотни раз виденное в мечтах, окажется перед тобой. Что, что для этого сделать?
видели остальные
Узкая спина – пересчитать позвонки, резкие кости лопаток. Рот набился картошкой, щека по-хомячьи раздулась. Уставилась на собеседника точками зрачков – ну и глаза, бесцветные, странные, смотришь в зрачки – видишь только себя. Стоящий напротив застыл с выражением глупого, растерянного восторга.
Яся вдруг говорит:
– Коктейль твой буду.
Парень со счастливой улыбкой протянул стаканчик и вышел, так до конца и не поняв, что за странный порыв побудил его отдать только что купленный напиток незнакомой школьнице. Смутно он припоминал изначальную цель, но та поистёрлась о мысли о чём-то светлом и детском.
Птица неотрывно смотрит.
Яся тянет коктейль.
Птица очень внимательно смотрит.
Молоко бурлит вовсе не потому, что Яся дует в трубочку. Рука, почувствовав жар, поспешно отпускает стакан. Молоко расплескалось по полу, по ногам.
– Да поняла, поняла, – недовольно бормочет Яся и идет замыть перепачканные джинсы. По дороге, конечно же, задевает собой все возможные острые углы: нескладная Яся точно бы постоянно удивлялась тому, что ей положено тело и приходится им управлять. Появятся синяки, но это когда ещё будет.
Яся набирает пригоршню воды, плещет себе на колени. Вместо маленького молочного пятна остаётся огромное тёмное. Последствия стирки Яся пытается устранить под сушилкой для рук.
Яся вовсе не удивляется, когда перед ней оказывается птица, легко взмахивает крылом – и пятно исчезает, будто и не было.
– Сразу бы так, – говорит она.
Птицы не умеют вздыхать, хотя поводов для того у них тоже хватает.
– Давай залезай, – зовёт Яся и приглашающим жестом распахивает дверцу клетки. Птица нехотя заходит внутрь, низводясь до домашней пичуги.
Яся деловито просовывает палец между прутьями, чтобы птицу пощекотать, та порывается цапнуть. Девчонка отдёргивает руку и хохочет – сколько же от неё шума.
Смотрит прямо. Покрасневший от холода нос держит по ветру: скоро что-то произойдет. И тогда – немыслимое дело – привычная убеждённость в собственной правоте, в непременной правильности любых поступков оставляет её.
– Она же нас ждёт? – спрашивает птицу, надеясь, что та подтвердит, утешит. Птица делает вид, что не слышит, но в полумраке заметно, как открывается влажно блестящий глаз, как внимательно смотрит на Ясю – и закрывается тут же.
* * *
Кира тревожно вслушивается в звуки дома. Кажется, будто отец стучит по клавиатуре, но это, конечно, бьёт по крыше дождь.
С чего думала, будто похоже?
Она хмурит брови, морщит весь в бледных веснушках нос. Где мысль об отце, там и о ней, другой, младшей.
В профиле Киры – ни имени, ни лица, ни хоть каких опознавательных знаков. Другая, истинная страница, с улыбающимся портретом в левом углу, позаброшена чёрт знает когда. Под той фоткой отметилась мама: написала «Ты такая у нас красавица, но пирсинг ужасный, и цвет одежды тебя простит, да и фото вообще неудачное».
Цвет одежды её простит, ну а Кира простит свою маму – только мстительно щёлкает крестик, «пожаловаться на комментарий», «спам», «спасибо, ваша жалоба будет рассмотрена модераторами».
Всевидящий модератор посмотрит это потом. У него таких вот заявок – только поспевай открывать.
Затаись, не дыши, скройся в тени. Рука же не дрогнет, не проставится палевный лайк, никто ничего не узнает.
Кажется – если хоть как обнаружить присутствие здесь, – это станет взаправду, а пока притаишься, так вроде и нет
