Там темно - Мария Николаевна Лебедева
Кира не знает, с чего начать разговор, и Яся, ничуть не удивившаяся такому повороту событий, приглашающим жестом зовёт присесть.
Кира присаживается рядом, на самый край.
Все трое молчат.
Кира поворачивается, крутанувшись на сиденье, решительно закидывает согнутые ноги на спинку скамьи – спинка больно врезается под коленями, почти ложится, как Яся, и смотрит на свет. Вот в чём дело. При таком раскладе кажется, что снежинки мелькают, как суррогатные звёзды, а ты несёшься навстречу, и больше нет ничего: ни темноты, ни надвигающейся ночи.
В городе же почти никогда не видно обычных звёзд.
Кира вспомнила: где-то читала, что созвездий могло бы быть больше, если б некоторые из них были хоть чуть популярней. Те, кто умел видеть закономерность в хаотичном скоплении звёзд, давали названия и выносили на суд коллектива. И какие-то не проходили: просто люди не захотели произносить вслух кем-то выбранные имена. Отказывались видеть их рядом с хорошими правильными созвездиями. Непопулярные скопища звёзд собрались на междусобойчик, будто там, в небе, один бесконечный новогодний голубой огонёк. Отверженные даже теми, кто выбрал себе делом жизни изучать всякие небеса. Ты и подавно их не найдёшь, даже если покажется, будто бы кожей чувствуешь их свет: чтобы что-то существовало, нужно это назвать.
То есть на деле с небес светит не только какой-нибудь Лебедь, но и Слизень, и Дрель, и Земляной Червяк. Электрическая Машина. Ещё, скажем, Кошка, неясно, как попавшая в этот ряд, – возвращайся ты, Кошка, на Землю, тебя там полюбят и так. Но никто не укажет, как на Медведицу-ковш, на созвездие Жабы; не помнит, что где-то на Млечном Пути притаился Полуденный Демон. Их отказались увидеть, исключили из списка жизнеспособных созвездий. Они, разумеется, не исчезли. Просто смешались с теми, которые принято знать. Так рвутся в детских руках мамины старые бусы – то, что прочно вязалось друг с другом, рассыпается грохоча. Паук стал частицей Девы, и, получается, Дева носит в себе Паука. Пиявка разбилась на Ориона с Тельцом – одновременно присосалась, тянет звёздную кровь.
Для них больше не было слов, потому их тоже не стало.
– Я, кажется, поняла, что ты имеешь в виду, – говорит Кира.
– Ну наконец-то, – отзывается Яся, и в голосе нет ни издёвки, ни торжества, лишь констатация факта.
Блестят три пары глаз, и снежинки, и оперение большой белой птицы. Те из окон, что не светят жёлтым и не мерцают призрачным телевизионным, загораются фуксией, будто внутри ценный эпический лут.
Столько света во тьме.
По струнке вытянувшись в темноте, Кира долго не может заснуть.
Во сне крутится, чуть ли не под матрас зарывается Яся. Полуоткрытый рот делает влажной подушку. Яся, ну спи ты нормально.
Ночью птица обходит квартиру, вглядывается в них, спящих, и только потом укрывает крылом свою белую голову. Кажется, дремлет тоже, вот только сон её чуток.
Никто никому ничего не должен?
Да все друг другу должны.
Вообще хорошо, что отец остановился на двух детях: обе вышли немного как с придурью.
Сначала, вообще-то, вопрос
Копия в стадии долгой загрузки – вот что от целого человека по итогу доходит другим. Изначально смотреть на себя изнутри, прочих видеть сперва лишь снаружи, держать постоянно в уме эту разницу точек обзора, а не то погружённость в себя оттесняет всех остальных. Это не ты самый умный, тонко чувствующий, справедливый, это ты просто себя неплохо успел изучить – по сравнению с остальными.
Птица заглядывает попеременно то в Ясино лицо, то в Кирино.
Яся хмурится, бесится, ёрзает. Нетерпеливо вздыхает. Кира спокойна, однако, если хорошо приглядеться, станет заметно, что нижняя часть лица как будто окаменела. Плотно сомкнутые губы побелели, слились по тону с кожей. Она хочет задать вопрос, но каждое слово прозвучит так, будто кричишь его в мегафон, и разорвать тишину сейчас кажется невозможным.
Сжатая в кулак ладонь стукнула по её колену, и Кира безмолвно, точно что-то неживое, подняла и отложила руку в сторону, вернула владелице.
Эта рука совсем ничего и не весит.
– Папа? – озвучивает наконец Кира, смотря прямо перед собой, точно не птице вопрос задаёт.
предположение Яси о том, как могли бы развиваться события далее
ни пуха тебе ни пера, только слепят глаза лучи света, и птица растёт и растёт, пока не достигает размеров взрослого мужчины: волосы как перец с солью, острые скулы, глаза тёмные то ли глядят сквозь тебя, то ли видят насквозь. сняв с уха белое пёрышко, он кладёт его на ладонь. чуть подул – и пушинка взлетает вверх. видение, призрак, оборотень, кто угодно в его обличье – открывает рот, и из глотки сперва по привычке доносится птичий клёкот, мгновение спустя сменившийся речью, он говорит.
предположение Киры о том, как могли бы развиваться события далее
отсутствует (прочерк)
как реально развиваются события
не происходит ничего
Кира чувствует себя тупой, одновременно отмечая, что начинает к тому привыкать.
– …или нет, – тут же пожимает плечами Яся, совершенно не переживая, что ошиблась.
Птица топталась на месте. Потом, подойдя к Ясе, пребольно ущипнула ту за палец.
– Эй! Мы не понимаем, что тебе нужно! Что мы ищем? Это предмет? Это человек? Это можно потрогать? Это не человек, не предмет и это нельзя потрогать?
– Людей в принципе лучше не трогать, – вставила Кира, в который раз снимая с себя Ясину руку – теперь с плеча.
Птица ошивается у порога, и те понимают: птица зовёт в путь.
И бегут.
Яся – руки и ноги согнуты под немыслимым странным углом. Кира – длинные волосы бьют по лицу, лезут в рот.
Метр за метром, привычным маршрутом, но разбухает внутри непонятное беспокойство, детский какой-то даже не страх, но предчувствие страха, потребность скорей возвратиться бегом и со всех трёх сторон подоткнуть тотчас одеяло, чтобы не смог изловить тебя некто, таящийся где-то во тьме.
Трамвай даёт неплохой совет: «Соблюдай дистанцию». Его двери более категоричны: «Не прислоняться». Кирпичная постройка кричит: «Не влезай – убьёт», и для тех, кто не понял, злобно скалится партаком череп на грубой стене. Город злится: раз вместе никак, то держитесь подальше друг от друга.
Город сбивает с толку. Он ощетинивается домами, разевает злую
